— Не знаю, — честно ответил ему Блейк. — У меня не было коллективных галлюцинаций.
Дорога уходила вперед, к покосившимся, осыпающимся домам и мимо. Она разветвлялась, растекалась пересохшими сосудами мертвого городка. Единственная живая ветка, как протянутая рука, текла мимо.
На повороте рядом с ней стоял покосившийся столб электропередач. Оборванные провода свисали, как волосы утопленницы.
Столб ни о чем не говорил и ничего не хотел. Он изнывал от жары, как и все вокруг, и ждал ночи — когда хоть ненадолго становилось легче.
На нем висели кости — выбеленные и выцветшие на солнце, такие же, как на дереве, под которым плакал мальчик, но столб был стар, уныл и равнодушен.
Да и кости были пустыми — не хранили в себе ни чужой смерти, ни даже памяти.
Тихо перестукивались на ветру.
— Человеческие? — спросил Саймон.
— Череп собачий, — Блейк кивнул почти на самую верхушку, туда, откуда свисали бечевки — кости крепились на них.
— Ну и сука же тот, кто это сделал, — Саймон сплюнул: в сторону, чтобы не попасть на себя, и вытянулся до самого столба, погладил основание краями и добавил. — Я вообще-то люблю собак. Собаки — это лучшее, что вы, люди, сделали. Как думаешь, собаку можно было бы забрать за Грань? Хотя бы маленькую.
За Грань уходили такие как Саймон и самые разные духи — если добирались.
Собакам там было не место.
— Живую нельзя, — разочаровал его Блейк.
— Что мне за радость от мертвой собаки?
— Ну, всякие извращенцы бывают.
Через полчаса они прошли мимо заваливающегося набок усталого сарая. Тот моргнул провалами пустых окон и вздохнул тяжело.
Блейк замедлил шаг, а потом остановился и повернул назад.
Саймон недовольно дернул краями, недовольно зыркнул угольками глаз и скривил рот – почти по-человечески.
И Блейк снова подумал, сколько же лет Саймон провел с людьми, если настолько освоился.
- Опять сворачивать?
- Это не про меня, - Блейк пожал плечами и пошел пробираться сквозь выжженную землю. Когда-то на ней была трава, но потом она высохла и загорелась, облизала стены сарая и заляпала их сажей. – Я как шел по пути, так и иду.
- Тоже мне философ, - сквозь гарь Саймон не пошел, наверное, она ему не нравилась.
Понятно, в общем-то – невелико, наверное, было удовольствие стелиться по мертвому.
Даже теперь пепел казался раскаленным, помнил огонь и мечтал снова гореть.
Сарай оглядел Блейка с ног до головы – обстоятельно и внимательно, как умели только очень старые здания и профессиональные.
Сарай был стар, мудр, и знал, что ему есть за что торговаться. Внутри него был клад, что-то драгоценное, но он готов был обменять это на услугу.
Он любил кошек и стихи – когда-то к нему часто приходила женщина, читала вслух.
Как-то раз сарай подслушал, что она мечтает уехать и стать актрисой – она говорила по телефону.
А потом она действительно уехала и больше не возвращалась – даже ради клада.
Кошки еще заглядывали иногда – сверкали зелеными глазами-фонариками, прятались от ночного ветра в углах и на перекрытиях, ловили исчезающих мышей.
«Ты мне – я тебе», - думал сарай.
Блейк подобрал уголек, нарисовал на стене кота – кривоватого, но самодовольного и наглого. Кот моргнул и прошелся по камням туда-сюда, разминая лапы. Изогнул слишком длинный хвост.
Кот очень долго был ничем – ждал, пока сможет воплотиться хоть кем-то, на самой границе реальности. Иногда даже приходил к людям в снах – безымянный и бесформенный, но они забывали о нем к утру.
Кот не был привередлив. Его устраивала нынешняя форма.
«Он умеет мурлыкать?» - спросил сарай.
- Наверное, - Блейк пожал плечами, подошел ближе и погладил кота по чернильной изогнутой спине.
Тот моргнул круглыми глазами, встопорщил усы, мурлыкнул на пробу.
- Надо дать ему имя.
«Том. Пусть будет Том. Когда-то здесь жил один такой – рыжий и полосатый».
- Пусть будет Том.
Хорошее было имя – основательное и в меру добродушное.
Блейку оно нравилось.
Сарай скрипнул покосившейся дверью, хрустнул чем-то деревянным.
Блейк зашел внутрь – на полу, под сломанной старой половицей, поблескивал металлическим углом ящик.
Сарай очень гордился им, берег до последнего, пока еще надеялся, что в этом есть хоть какой-то смысл.