Поздно ночью я проснулся от шума голосов. Жена громко разговаривала с кем‑то в прихожей. Я откинул сетку, встал и накинул халат. Второй голос принадлежал мужчине.
Я вышел в прихожую. Там сидел Накагава, сильно пьяный.
Жена, увидев меня, вздохнула с облегчением:
— Хочет тебя видеть, и ни в какую.
— A–а, Сасаки–сан. Я ухожу.
Лицо и шея Накагавы были багрово–красными.
— Куда? — спросил я.
— Как куда? Неужто непонятно? С этой злосчастной работы, будь она проклята.
В прихожей разило перегаром.
— Проходи в комнату, — сказал я, — и не шуми, дети спят.
Обхватив Накагаву за плечи, я помог ему подняться, а жена сняла с него туфли. Оглянувшись назад, я увидел две головёнки, две пары глаз, сосредоточенно наблюдающие, как я волоку Накагаву в комнату. Жена, всплеснув руками, бросилась снова укладывать детей в постель.
— Ладно, ничего страшного. Эй, воды принеси, — сказал я ей вслед. Она принесла из кухни полный стакан. Накагава залпом выпил воду и, поперхнувшись, рванул ворот рубашки.
— Не под силу мне это.
— Что "это"?
— Не могу убивать людей.
— Тише, — сказал я ему. — Это они убийцы, а не мы.
— И вам, Сасаки–сан, этого достаточно? И вы ничего не чувствуете?
— Почему не чувствую? Чувствую.
— Так почему не уходите с этой работы?
— Лёгких работ не бывает.
— Не–ет, просто вам все равно. Вам это нравится.
— Что тут может нравиться? — Я начал злиться.
— Значит, просто я не гожусь. Слишком слаб, наверно. Трус я.
— Да ничего подобного.
— Нет, я трус.
— Ты когда поступал на работу, директор тюрьмы с тобой беседовал?
— Беседовал. Он все верно говорил, все правильно. Мне это было понятно. "Святая обязанность, которую кому‑то надо выполнять", и все такое… Да только не могу я. Нет моих сил.
— Ты просто пьян. Иди домой и ложись спать.
Я обнял Накагаву за плечи и заглянул ему в лицо. Он плакал, по–детски всхлипывая, и на пол падали крупные слезы. Потом он что‑то пробормотал и разрыдался в голос.
— Слушай, Накагава, — сказал я ему. — Поменяйся в понедельник с Хорибэ. Я скажу бригадиру.
— Но… — Накагава поднял налитые кровью глаза.
— Ничего, не думай о будущем. Пропусти этот раз.
— Но… когда‑нибудь ведь все‑таки…
— Если тебе совсем невмоготу, потом ещё раз это обсудим. А сейчас иди спать.
Вытирая опухшие от слез глаза, Накагава поднялся. Его лицо было мертвенно–бледным. В прихожей он чуть не упал.
— Не забудь про завтрашнюю рыбалку, — сказал я.
— Там и поговорим.
Обувшись, Накагава открыл дверь и вышел на улицу. В небе светила луна.
— Всего хорошего, — сказала жена и закрыла дверь. Слышно было, как Накагаву вырвало за порогом.
— Может, ты его проводишь? — спросила жена.
— Ничего, дойдёт.
— О чем вы говорили?
— Да ничего серьёзного.
— Да, — сказала жена. — Наверное, ему действительно лучше сходить на рыбалку.
— Кому?
— Да Накагаве.
— Это точно. Не забудь приготовить для него еду.
— Хорошо.
Звук шагов Накагавы затих вдали. Сегодня он шаркал ногами больше обычного.
Жена повернула в двери ключ. Я взял в комнате стакан, из которого пил Накагава, отнёс его на кухню и сполоснул под сильной струёй воды.
На следующее утро за мной зашли Накагава и Хорибэ, и мы втроём отправились на рыбалку. Накагава был бледен с похмелья. Я не стал ничего говорить Хорибэ о вчерашнем.
Кроме рыболовных принадлежностей и завтрака, Хорибэ прихватил с собой пол–ящика пива в бумажной сумке.
Под жаркими лучами солнца мы дошли до остановки и сели в автобус.
Пассажиров было много, но почти все они вышли сразу за городом, и в салоне остались только мы да старуха с ребёнком, сидевшим в бамбуковой корзине у неё за спиной. Ребёнок все время вертел головой, глядя то на нас, то в окно.
Кондуктор открыл все окна, и по салону разгуливал лёгкий ветерок. Автобус переехал через большой мост и стал двигаться вдоль излучины реки.
Мы вышли на конечной остановке — маленькой круглой площадке, окружённой зарослями бамбука. Автобус развернулся и, подняв облако пыли, поехал в обратном направлении.
Солнце стояло ещё невысоко, и с окрестных холмов доносилось пение птиц. Следом за Хорибэ по дорожке, прорубленной в зарослях бамбука, мы поднялись на холм, у подножия которого журчала речка. Мы спустились вниз и пошли по тропинке вдоль берега. Наши рубашки уже успели насквозь промокнуть от пота.
Мы вышли на наше обычное место. Здесь, в тени большого тополя, меж камней росла высокая трава. Там, где мы всегда сидели с Хорибэ, трава была примята, валялись окурки и пустые консервные банки.