И поп начал нараспев читать набор коротких фраз, которых, наверное, в другом месте не услышишь. Но осуждённый не стал ему вторить, от страха он не мог ни на чем остановить взгляд, и зрачки его быстро двигались то влево, то вправо. Не обращая на это внимания, поп быстро допел положенное до конца.
— Так, — сказал он. — Теперь положите сюда руку и скажите "аминь".
Поп сунул осуждённому под нос Библию в чёрном кожаном переплёте. Хорибэ двумя пальцами взялся за цепь наручников и положил руки заключённого на Библию. Из всех охранников на такое был способен только он.
— Аминь, — сказал поп, взглядом призывая осуждённого повторить. Тот помолчал, потом, двинув губами, беззвучно произнёс пересохшим ртом: "Аминь".
Его руки, скользнув по кожаному переплёту, упали обратно на колени. Поп отошёл, и вперёд выступил директор.
— Не желаешь ли что‑нибудь сказать напоследок? Что угодно… — сказал он театральным голосом.
Осуждённый будто не слышал.
— Покуришь? — спросил опять директор и протянул сигарету с золотым ободком.
Осуждённый проводил взглядом руку директора, чуть помедлив, взял сигарету и засунул её в рот до половины, но сигарета осталась совершенно сухой. Бригадир вынул из канделябра свечу и дал ему прикурить. Осуждённый несколько раз порывисто затянулся и, захлебнувшись дымом, закашлялся. Пепел сыпался на пол.
— Ещё одну?
Директор опять протянул пачку. Осуждённый выплюнул недокуренную сигарету и засунул в рот новую.
Бригадир снова поднёс свечу, но смертник не стал затягиваться, и сигарета, почернев, тут же погасла.
— Я вижу, хватит, — сказал директор и подал нам знак. Я откинул белую штору, за которой был вход в камеру.
В камере было темновато, под потолком светилась одна голая лампочка. Мыс Хорибэ, взяв осуждённого под руки, ввели его внутрь. Когда все вошли, бригадир задвинул штору.
Приговорённый едва переставлял ноги, и нам приходилось практически тащить его волоком. Увидев перед собой ступени эшафота, он резко вздёрнул голову, посмотрел наверх и что‑то невнятно выкрикнул. Его вопль гулко отдался в камере.
Я посмотрел на эшафот. Осуждённого надо было туда втащить.
Хорибэ первым стал взбираться по деревянной лестнице, он тянул осуждённого за наручники. Я подталкивал его сзади, а смертник упирался и что‑то кричал. Раза два он споткнулся о ступени, заставляя нас с Хорибэ хвататься за перила, чтобы не упасть.
Мы поставили осуждённого в центре эшафота. Я надел ему на голову чёрный мешок и затянул его шнурком. Смертник тут же умолк и замер. Воспользовавшись этим, Хорибэ обхватил его ноги и, отворачивая лицо, чтобы уберечься от удара, стянул их мягким ремешком с застёжкой. Осуждённый начал вырываться, трясти головой и кричать. Он без конца выкрикивал одно и то же слово, так что в конце концов я его разобрал. Это было чьё‑то имя.
Повторив его несколько раз, осуждённый стал призывать другого человека, потом ещё, словно вспоминая всех, кого знал. Некоторые имена были женскими. Напоследок он принялся звать женщину, носившую одинаковую с ним фамилию. Перед казнью все они зовут своих знакомых и близких. Почему — не знаю.
Мне хотелось поскорее со всем этим покончить. Хорибэ — тоже. Я поспешно взялся за конопляную верёвку, свисавшую с прикреплённого к потолку блока, и затянул петлю на шее осуждённого.
Все смотрели на нас снизу. Я увидел насупленное лицо директора, который с важным видом подал знак рукой. Мы с Хорибэ отскочили в сторону.
Люк с грохотом открылся, и на эшафоте остались только мы двое. Я заглянул в дыру, разверзшуюся у нас под ногами. Там было темно, ничего не видно.
Верёвка, спускавшаяся с потолка в люк, медленно раскачивалась. Я подумал, что она похожа на маятник часов, отмеривающих время от жизни до смерти. В такт покачиванию верёвки поскрипывал блок наверху. Его, видно, давно не смазывали.
Прошло довольно много времени, все ждали. Я вспомнил, что в момент, когда распахнулся люк, вспыхнула яркая молния. Но, может быть, мне это только показалось.
Положенное время истекло. В дверцу, находящуюся в основании эшафота, вошёл инспектор с секундомером в руке, за ним — врач с фонендоскопом на шее. Свой портфель он оставил снаружи. Верёвка вдруг ослабла и заскользила вниз…
Работа была окончена, и все вышли на улицу. Дождь прекратился, тучи начали рассеиваться. Застрекотали цикады. Ветерок шумел в ветвях гималайских кедров, сдувая с них дождевые капли.
Впереди нас с Хорибэ бок о бок шли поп и директор.
— Сегодня ничего прошло, — сказал Хорибэ.