— А?
— Говорю, поработали сегодня нормально.
— Пожалуй, — ответил я.
Из‑за туч выглянуло солнце.
Когда мы вошли в комнату для охранников, там сидел Накагава в штатском.
— С возвращением, — сказал он, оглядев нас.
— Ты чего это здесь? Почему в штатском?
Глядя на Накагаву, я снял и отшвырнул белые перчатки. Он посмотрел на них, но тут же отвёл взгляд.
— Я… — начал он.
— А? — обернулся к нему Хорибэ.
— Уволился, — решительно закончил Накагава.
— Что? Кто тебя уволил? — спросил Хорибэ.
— Никто.
— Так в чем дело?
— Я сам так решил, — ответил Накагава.
Хорибэ посмотрел на меня. Я отвёл глаза и закурил сигарету.
— Я, наверное, плохо поступил, — сказал Накагава, — но мне это…
— Не под силу, а? — закончил за него Хорибэ. Накагава покраснел.
— Другую работу нашёл? — спросил я.
— Нет пока. Хочу домой съездить, поразмыслить.
— Ну–ну.
— Ладно, ничего, — сказал Хорибэ. — Найдёшь себе другую работу. Ты парень молодой, неженатый.
— Я вам напишу.
— Ага, напиши. Слушай, а может, ты все‑таки поторопился?
— Может быть. Но я уже билет купил. Боялся, что передумаю.
— Понятно…
— Спасибо вам за все.
— Да не за что.
— Счастливо.
— Пока.
— Ага.
— До свидания. — Накагава вышел из комнаты. Ноги при ходьбе он больше не приволакивал. Мы с Хорибэ сидели на диване и молчали.
— Ты видел, как он смотрел? — спросил Хорибэ.
— А?
— Видел, говорю, как он смотрел на нас?
— Дрожал немного.
— Такую рожу состроил, будто на гадюку наступил. Хорибэ встал, взял у меня из пачки сигарету и посмотрел на белые перчатки, валявшиеся на столе.
— Зло меня берет.
— Меня тоже, — сказал я.
— Слюнтяй чёртов.
Хорибэ сердито подошёл к окну и отдёрнул шторы.
— Ладно, кончай, — сказал я.
Снова проглянуло солнце, ярко осветив все углы комнаты.
После казни мне полагался отгул, и на следующий день мы с женой и детьми отправились на море. Мы поднялись на высокий холм. Внизу расстилался океан, дул сильный ветер.
Дети кубарем скатились по раскалённому песку, радостно визжа.
— Ой, волны высокие, — сказала жена.
— Угу.
— Ничего? Не опасно? — спросила она, придерживая рукой соломенную шляпку с красной лентой.
— Здесь — опасно, — ответил я. — Есть место потише. Я взял у жены корзинку с провизией, и мы спустились вниз, к детям. Вблизи волны казались ещё выше. Когда они откатывались, обнажая морское дно, детишки бросались подбирать ракушки и камушки.
Разувшись, мы пошли вдоль берега по воде. Волны мочили нам ноги до колен и откатывались прочь. Кипящая пена и морская вода влекли за собой, словно хотели утащить в глубину.
Вскоре мы вышли к бухточке, окружённой скалами.
Здесь было мелко, большие волны сюда не доходили, а вода была чистой и прозрачной.
Жена раскрыла под скалой большой красно–белый зонт, расстелила на песке клеёнку и стала доставать из корзины сок и бутерброды.
Я раздел сыновей до плавок и пошёл с ними купаться. Песок на дне, где поглубже, был холодным. Мы стали брызгаться водой, а жена, смеясь, смотрела на нас с берега. Потом я выплыл на глубину и нырнул. Дно было освещено солнцем, моя тень скользила по волнистому песку. Стайка рыбёшек бросилась от меня врассыпную.
Наплававшись, я улёгся загорать на разрушенных мостках, нагретых солнцем. Дети что‑то строили на берегу из песка. Потом я вернулся к жене, вытерся полотенцем и выпил пива.
— Какое место хорошее, — сказала жена.
— Лучше, чем дома сидеть, а?
— Ага. И для маленького, наверное, полезно.
— Угу.
— Что с тобой? — спросила жена, заглядывая мне в лицо.
— Ничего.
— Да нет, я же вижу. Ещё со вчерашнего дня.
— Может, и так.
— Как дела у Накагавы?
— Уволился.
— Правда? Почему?
— Не понравилось.
— До такой степени?
— Вроде бы.
Я зарыл пустую бутылку в песок, оставив торчать одно горлышко. Жена достала мне из кармана рубашки пачку сигарет. Вытерев руки полотенцем, я закурил.
— Не годился он для вашей работы, — сказала жена.
— А я гожусь, что ли?
— Не знаю. Хорибэ–сан, наверно, годится.
— Наверно.
— Он — годится.
Волна смыла гору из песка, нарытую детьми.
— Ой! — вскрикнула жена.
— Ты что?
— Нет, ничего. Ребёнок шевельнулся.
— А–а.
Жена смотрела вдаль, на белые рыбацкие суда.