Усевшись, мы смотрим на нашего товарища, лежащего на боку. Ничего другого нам не остаётся — никто из нас не знает, что надо делать в таких случаях. Мне приходит в голову: вдруг он возьмёт да и умрёт. От этой мысли сердце тоскливо сжимается, но я тут же говорю себе, что в такую чудесную погоду здесь, среди голых веселящихся людей, этого никак не может быть. Подумаешь, поблевал немного. Длинный снимает свои очки и надевает их на нос приятелю, чтобы солнечный свет не слепил ему глаза. Я иду в палатку, беру бумажный стаканчик и приношу воды. Наш товарищ отпивает пару глотков и снова ложится лицом вниз.
Мы втроём начинаем рассуждать вслух, отчего его могло вырвать. И на ужин, и на завтрак мы все ели одно и то же, так что еда тут явно ни при чем. Наверное, это у него оттого, что он прыгнул в холодную воду безо всякой разминки. А может, и правда чем‑нибудь болен. В общем, ни к какому определённому выводу мы так и не приходим.
Тут наш приятель медленно приподнимается с земли и улыбается нам, но улыбка у него выходит какая‑то вымученная, лицо белое, да и вообще видок так себе.
— Ладно, поехали домой, — говорит Длинный. — Все вместе.
Мне неохота. Хочется ещё поплавать, а главное — обидно в воскресный день торчать в душной комнате. Там, даже если раздеться догола, можно подохнуть от жары, просто голова раскалывается. К тому же мы потратились на билеты, и денег сходить потом ещё куда‑нибудь уже не осталось.
Прошлым летом в дни, когда у нас за душой не было ни гроша, мы спасались от жары по универмагам: листали у газетных киосков журналы, рассматривали товары в отделах игрушек, глазели на фотографии. Там было хорошо и прохладно, но так удавалось убить, может, каких‑нибудь полдня, не больше. Тогда мы придумали вот какую штуку: я и ещё один встанем на стрёме, а другие двое будут воровать и прятать в сумку товары. Если повезёт, думали мы, то по крайней мере на билеты в кино хватит. Мы решили выбрать самый многолюдный отдел и вошли в него, но когда дошло до дела, пороху у нас не хватило. Чем больше мы там топтались, тем скованнее становились движения, и я чуть не дал оттуда деру в одиночку. Наше поведение вызвало подозрение у продавца, и все закончилось тем, что мы спросили, сколько стоит транзисторный приёмник. До тех пор, пока мы не вышли из универмага, за нами, не отставая, следовал один из служащих.
— Жарко там, в комнате, — говорю я. — С ума сойдёшь.
— Конечно, — соглашается тот, который блевал. Он снимает очки и возвращает их владельцу. — Здесь куда лучше.
— Ты правда так думаешь? — спрашивает Длинный.
— Да я уже в норме. Самому‑то виднее.
— Ну, тогда остаёмся, — говорю я.
Наш Головастый просовывает руку под полог тента и пытается ухватить девчонок–продавщиц за ноги. Они весело визжат и хохочут.
Бассейн уже набит битком, и чем становится жарче, тем больше прибывает народу. Всюду полно людей — и на тропинке, ведущей через поле, и возле нас, и в воде. Двери раздевалок закрыты, и вновь прибывшим приходится переодеваться прямо снаружи. Для женщин служители бассейна натянули специальную большую палатку.
Договорившись по очереди сидеть с нашим товарищем, мы трое по нескольку раз бегаем купаться. Вода все такая же холодная. Если попробовать плыть кролем, обязательно на кого‑нибудь наткнёшься, а если брассом, то задеваешь Других пловцов руками. Длинный, который купается вместе со мной, нарочно плавает так, чтобы сталкиваться с девушками. Столкнувшись, он очень вежливо извиняется и тут же пытается познакомиться: кто вы, да откуда, да одна ли пришли и все такое. Но он чересчур шустрый — не успев поговорить, лезет обнимать за талию, и ничего у него не выходит. Каждый раз, получив от ворот поворот, он оглядывается на меня и высовывает язык. Потом, притомившись, плывёт ко мне.
— Глухо, — говорит он. — Ни одного стоящего кадра.
— Ещё бы! — отвечаю ему я. — Нам нужно найти компашку из трёх–четырёх подружек.
Мы садимся на край бассейна, свесив ноги в воду. На противоположном конце двое наших лежат в тени. Они машут нам рукой, и мы отвечаем им тем же.
— Неужто он заболел? — спрашивает Длинный.
— Похоже, — отвечаю я. — Он хочет домой.
— Куда домой?
Длинный смотрит сначала на меня, потом, через бассейн, на того, который блевал.