Цоллер подруливает к тротуару. Вынимает платок и, высморкавшись, долго вытирает губы.
— Да нет, — говорит он сварливо. — Я, пожалуй, сам тебя найду, если понадобишься. Спокойных сновидений, сынок!
Машина, подмигнув стоп-сигналом, укатывает в дебри ночной улицы и растворяется во мраке, а я остаюсь на тротуаре с пальцами у козырька кепи… Да, Цоллер опасен, и Францу Леману, если только он хочет дожить до седых волос, надо держаться настороже. Машинально я притрагиваюсь к виску и отдергиваю пальцы.
5
Гудок, еще один и наконец:
— Да, здесь квартира Квинке! Отти, кому я говорю, брось кошку! Это я не вам. Да, да?
— Могу ли я узнать, когда бывает дома фрейлейн Ган? Это Рейнагель, я приехал с фронта.
С недобрым сердцем жду ответа и получаю совсем не тот, что надо.
— Фрейлейн Ган? Она… она вышла на минутку; кажется, в булочную… Господин Рейнагель, какой сюрприз! Лиззи часто вспоминает вас, и я… Вот что, а почему бы вам не приехать к нам? Вы знаете адрес?.. Алло! Я говорю, вы знаете адрес? Вы слышите меня? Алло!..
Сопрано фрау Квинке еще поет в микрофоне, когда я вешаю трубку. “Позвоните завтра в это же время” — вот фраза, означающая, что все благополучно… Стеклянная дверь автомата с дребезгом захлопывается у меня за спиной, и с этим звуком исчезает еще один шанс на получение связи. Тогда, в Париже, адреса, переданные мне человеком Люка, казалось бы, гарантировали выход на Центр. Их было пять: Тиргартен, Моабит, Яговштрассе, Вальдкирхе в Грюневальдском парковом массиве и Лансштрассе (фрейлейн Ган, телефон Далем, 77–09). Скамейка и киоск отпали; доктор Штейнер мертв; телефон, молчавший больше месяца, засвидетельствовал в итоге, что о его существовании надо забыть, и чем скорее, тем лучше.
Может быть, все-таки рискнуть еще разок и прощупать Вальдкирхе? Я, правда, был там дважды и оба раза убеждался, что садик у церкви недосягаем. Легкая зенитная батарея — четыре трофейных “эрликона”, — обосновавшаяся здесь, отгородилась от всех колючей проволокой и двумя часовыми с автоматическими винтовками. Службу у пушек несли мальчишки из учебной команды, но это не только не облегчало положения, но скорее осложняло его, ибо там, где старослужащий готов закрыть глаза на отклонения от устава, новичок упрется столбом, и все тут. Этим гимназистам, одетым в курсантскую форму, очевидно, внушили, что секретность — основа основ службы в вермахте, и они поспешили утыкать все подходы к батарее грозными трафаретами: “Дальше зона. Стой!” и “Назад! Стреляют без оклика!”. Я сунулся было в сад, сделав вид, что ослеп, но часовой, этакий розовенький мальчуган, изо всех сил засвистел в караульную дудку и вызвал начальство — щербатого ефрейтора со значком отличного зенитчика на мундире. Объяснение было недолгим, и мне предложили убраться, что я и сделал под издевательские комментарии юнцов, вылезших на бруствер и считавших воинским долгом высказаться в адрес шпака. Самым мягким из выражений, употребленных защитниками фюрера и национал-социалистской идеи, были “рахитичный краб” и “вонючий недоносок”. Видно, ефрейтор славно потрудился над их образованием.
Я ушел не столько обозленный, сколько расстроенный. Не знаю почему, мне было жаль их, этих мальчишек, оторванных от учебников и выряженных в форму с узкими голубыми погончиками. Кому они молятся? Во что верят? Неужто “Миф XX столетия” и “Майн кампф” настолько изуродовали их психологию, что они и впрямь горят желанием подохнуть здесь, в раскисшей от снега глине? Насколько я успел разглядеть, у них были славные мордашки, и по всем повадкам они не отличались от обычных мальчишек. Или нет?
Так или иначе, но батарея в садике, точнее, колючка, отгородившая ее, отрезала меня от старого вяза со спиленной верхушкой, под которым Франца Лемана ждал деревянный ящичек размером фут на полтора, вполне достаточный, однако, чтобы в нем уместилась рация. Связник Люка был неправ, уверяя меня, что добраться до тайника можно с завязанными глазами. Но, спрашивается, разве можно все предусмотреть?
Задав себе этот вопрос — и ответив отрицательно, я устремляюсь прочь от автомата. Если явка провалена, то гестапо, вне сомнения, держит телефон на контроле. При его мобильности СД будет здесь через несколько минут.
В вагоне метро я перевожу дух и соображаю, как добраться до Магды. Линии берлинского “У-бана” позволяют выбрать несколько путей, и я нередко попадаю впросак и зря трачу время. Впрочем, а куда мне спешить? Единственное место, где Лемана ждут не дождутся, — квартира фрау Квинке в Далеме, но как раз туда его и не тянет.