Я слушал и, пожалуй, в первый раз за много месяцев чувствовал, как почва плавно и тихо скользит подо мной, открывая добротно вырытую бездну.
— Ну вот, — мягко сказал Цоллер и постучал трубкой по ладони. — Может, ты, конечно, и гомосексуалист, но это не мое дело. Главное, не попадись… Сигарету хочешь?
Я кивнул, и Цоллер протянул мне пачку. Подал спички.
— Ты кури, сынок. Кури и слушай. Я тут болтаю разную чепуху, так ты не обращай внимания. Знаешь, я чертовски устаю на работе и иногда хочется просто поболтать…
Он говорил и говорил, и мне чудилось, что кто-то бессмысленно и равномерно колотит меня по голове пуховой подушкой. Может, он попросту свихнулся, инспектор Цоллер?
— Да нет, — сказал Цоллер, будто на лету поймав мою мысль. — Я нормален, сынок. Ты, понимаешь ли, не привык ко мне, вот тебе и кажется странным.
Он вышел из-за стола и остановился передо мной, грузный, в обсыпанном пеплом и табачными крошками мундире. Рукава и полы мундира лоснились от долгой носки. Я продолжал сидеть, и Цоллер, покачавшись на каблуках, положил мне руку на плечо. Сказал:
— А это вот невежливо. Ты мог бы и встать, сынок, как-никак я ведь старше тебя.
Мне здорово не хотелось вставать, но СС-гауптшарфюрер Леман не заставил просить себя дважды.
— Виноват, господин советник!
— Не ори, — вяло сказал Цоллер. — Не ори и не притворяйся ослом. И потом мне не нравится твой акцент. Он ни к черту не годится.
— Я из Эльзаса…
— Знаю. Однако не думаешь ли ты, что это тебя оправдывает? Ты кто, немец или француз?
— Имперский немец.
— Вот именно… Ну ладно. Можешь идти. Я позвоню дежурному, чтобы тебя пропустили.
Очевидно, я все-таки не справился с лицом, ибо Цоллер пожевал губами и, не торопясь, оглядел меня с головы до ног.
— Однако… Ты, кажется, побаиваешься гестапо, сынок? С чего бы это? Странно… Ну да ладно, раз я сказал иди, значит, иди. И держи язычок за зубами. Кто бы тебя ни стал спрашивать, для всех найди ответы покороче.
— Да, господин советник!
— Вот и славно. А теперь исчезни. Хайль Гитлер!
Я рявкнул: “Хайль!” — и выбрался на улицу. Шел снег; было холодно и темно, и табачные киоски уже не работали. По дороге в контору я распечатал последнюю пачку, а когда доплелся до Данцигерштрассе, в ней осталось не больше десятка сигарет… Чего он добивался, советник Цоллер?
Ответа нет. Я лежу на спине и копаюсь в разных разностях… Все-таки я что-то упустил! Или нет? Или надо всерьез согласиться с мыслью, что вызов в гестапо — блажь советника Цоллера, свихнувшегося на почве переутомления?.. Да нет, он в здравом уме и твердой памяти.
Так уж устроен человек, что больше всего на свете его пугает неопределенность. Не только слабонервные гимназистки испытывают ужас, входя в темную комнату; я знавал здоровенных мужчин, признававшихся, что и у них в подобном случае холодеет спина. Что до Франца Лемана, то он никогда не причислял себя к храбрецам. Поэтому он боится, чертовски боится, и, устав от поисков, все-таки ищет зацепочку, ведущую к разгадке.
На ночь в конторе отключают отопление, и холод, проникнув под тонкое пальто, добирается до тела. Я вскакиваю с дивана и, размахивая руками, делаю несколько приседаний. Это отвлекает меня от мыслей о советнике, но ненадолго… Что я знаю о Цоллере? Слишком мало, чтобы представить себе ход его мыслей. Похоже, он человек неординарный, и за видимой бессмыслицей скрывается определенная цель. Какая?
— Фу ты дьявол! — говорю я вслух и трясу головой. — Сплошные тайны…
Расхаживая по комнате, я заставляю себе отгородиться от Цоллера барьером приятных воспоминаний. Маленькое усилие, и Франц Лемая довольно уверенно рисует в воображении лицо молодой: особы, с которой познакомился в электричке… Позвольте, когда это было? Пять, нет, почти шесть лет назад, и, однако, мне нравится вспоминать о ней. Жаль только, что подвел ее и не пришел на свидание под часами, во так уж случилось, что в тот день Центр принял решение и я уехал.
Я затягиваюсь сигаретой и помимо воли улыбаюсь. Хотел бы я звать, пришла ли она под часы… Но еще больше: в какие игры играет с Францем Леманом советник Цоллер?
В общем-то я догадываюсь, зачем меня вызывали. Цоллер, конечно, умен, но не настолько, чтобы опрокинуть мир и превратить реальность в абстракцию. Он напускал туман, пытался запутать меня, и все это не имело ровным счетом никакого значения при условии, что советника интересовали не биография Лемана или криминальные проступки, совершенные им, а сам Леман — его нервы, реакции, сметка…