Ресницы его дрогнули, говоря беззвучное: «Да».
Старик смотрел на него, любуясь укрытой тенями, за последние годы побледневшей, но столь совершённой, ошеломляющей красотой. Радуясь, что снова так близко видит это лицо. Едва заметно улыбался, чувствуя слабость, гуляющую по всему телу, мелкую, взволнованную дрожь рук и ног. Ощущая, как камень, пленивший его сердце и тяжело висящий в груди, сейчас беззвучно и невесомо трескается, распадаясь на части, уносясь вместе с кровью прочь, исчезая где-то далеко в глубине ноющих локтей, узловатых коленей, сморщенных кистей и вечно холодных, все больше слабеющих ступнёй. Он сидел и смотрел на пришедшего; от этого ему было очень покойно и легко.
Секунды складывались в биения сердца, перетекающие в минуты, полные глубокого молчания и невысказанной тишины. Двое не говорили ни слова, и без того слыша и понимая друг друга; они прошли одной и той же дорогой — ничего, что на разной высоте.
Через некоторое время старик пошевелился, с тихим стоном коснувшись колючего сердца, замирающего перед каждым из внезапных, болезненных рывков. Оно билось неровно ещё несколько секунд, затем утихло, возвращаясь к ритмичному, замедленному перестуку.
— Что же, — хрипло и каркающе заметил хозяин усадьбы, — я к вашим услугам, мой господин... Приказать, чтобы подали завтрак?..
Среброокий мгновение смотрел на старика, затем едва заметно кивнул и отвернулся, рассматривая гроздья цветов. Старик хотел кого-то позвать, но внезапно закрыл рот. Затем улыбнулся, вытер чуть вспотевший лоб и склонил голову в ответ. Пара минут протекла в полном молчании. Оба сидящих на белых скамьях друг напротив друга смотрели немного наверх, в гроздья белых и розовых цветов, в иные миры и времена, разглядывая каждый своё. Снаружи послышались неуверенные шаги.
— Мой господин, — осторожно позвал слуга, — мне... я подумал, вы желаете завтракать; вот... принёс вам немного, может быть, вы?..
— Хорошо, Альберт, — улыбнувшись, взглянув на гостя, ответил старик, вставая, приглаживая морщинистой рукой редкие седые, выбившиеся наверх вихры. — Спасибо. Давай сюда.
Слуга вошёл, чуть дрожащими от напряжения руками удерживая стеклянный столик на железных колёсах, сервированный к утренней трапезе. Стараясь не качнуться при шаге лишнего, чтобы не расплескать уже налитое в оба высоких тонких бокала вино.
Войдя в беседку, он опустил его, подкатил к скамье; посмотрев оценивающе, поправил вилки, ложки и ножи на салфетках, отошёл назад, ожидая дальнейших указаний. Взгляд его, хранящий облегчение после полученного от старика согласия, мельком скользнул по тому месту, где неподвижно сидел молчаливый гость, невидяще прошёл дальше.
— На двоих? — совершенно спокойно спросил старик, глядя на него и чему-то улыбаясь.
— Я подумал... — тот замешкался и покраснел, опуская глаза, — мне показалось, вам будет не так о... приятнее. Приятнее.
— Иди, Альберт, — махнув рукой и кашлянув, кивнул ему старик, улыбка которого растворилась, оставаясь лишь в бледно-серых глазах. — Я справлюсь.
Подтянутый, седеющий слуга в строгом светло-сером камзоле с достоинством кивнул и, снова поклонившись, покинул беседку, полную переплетённых теней. Солнце ярко осветило лысеющую макушку, словно отполированную до блеска. Шаги его растворились в нестройном щебете птиц, в шелестящем пении листьев и ветвей, обласканных нежным ветром.
Старик хотел было встать, когда гость поднялся, чтобы пересесть ближе к серебристо-черно-белому столу, но краткое движение тонкой, гибкой ладони остановило его.
Пришедший сел. В воздухе плыл лёгкий, малозаметный аромат. Щемящая сердце тоска — где-то рядом она, где-то здесь — недостижимая твоя мечта.
— Ваше здоровье? — кашлянув, спросил старик, удерживая бокал; значило это: «За что мы пьём?»
Сумрак капюшона блеснул серебром, когда пришедший также поднял свой бокал, и тонкий луч света упал на лицо, чуть осветив его бледность, оживив её. Темно-алое вино колыхнулось, — так похожее на застывающую кровь, пусть не настолько густое. Бледно-пурпурная плёнка на узорном хрустале медленно сползала вниз, словно остаток от капли алого дождя, ударившей о стекло. Взгляд пришедшего застыл в глазах старика.
— Ты хотел бы узнать, — сказал гость. Голос его был не похож на голоса всех остальных; казался живущим отдельно. Сейчас он напоминал шёпот тяжёлого ветра, вязнущего в узких трещинах мёртвых, нагретых умирающим солнцем скал.
— Нет, — тут же прошептал старик в ответ; все в его тоне пыталось заверить гостя в истинности сказанных слов. — Я не вправе! — хрипло воскликнул он, остро чувствуя внезапно выступившие в глазах слезы. — Никто из нас не вправе этого желать!..