— Каждый хотел бы получить ответ, — с тихим вздохом донеслось из темноты. Сидящий медленно изменил позу; бокал в его руках приподнялся, правая рука опустилась на прохладный камень скамьи, узорная стена приняла тяжесть его спины.
Старик молчал, вглядываясь в укрытое тенями лицо и не спрашивая ни о чем.
— Если и есть среди вас тот, кто может понять... — медленно сказал он, — кто достоит знать, — это...
— Я... — внезапно с каким-то тихим отчаянием прервал его задыхающийся старик, хватаясь рукой за горло, — я не... я...
Гость поднял узкую ладонь, выпрямляя пальцы и разглаживая воздух перед собой. Задыхающийся старик замер. Сердце его, внезапно успокоившись, билось чётко и ровно. Боль в груди прошла.
— Это ты, — подождав ещё мгновение, опуская руку, закончил гость.
Старик сидел сгорбившись, не глядя на него, не смея смотреть. Тишина холодила им руки, медленно поднимаясь от светлых обтёсанных камней. Так минули несколько минут.
— Да, — сказал наконец старик, — я хотел бы знать. — Тяжело вздохнул и добавил, успокаиваясь, с горечью в голосе: — Слишком многое всем нам пришлось сделать, точно не зная.
— Они обвиняют в этом меня.
— Да, они обвиняют в этом вас... Больше им некого в этом винить.
— Ты тоже считаешь так?
— Нет. Мы не вправе винить вас хоть в чем-то. Мы не заслужили это: понимать вас. Я считаю... так.
— Ты думаешь, главное — право?
— В последнее время речь постоянно идёт о правах. Все хотят понять свои права, изменить их... — Старик осторожно приподнялся, пересел, отодвигаясь на шаг назад, стараясь запечатлеть в памяти образ сидящего столь близко. Глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, разогнать расползающийся вокруг туман, обрести необходимую ясность.
— О чем мне позволено спрашивать? — негромко выдохнул он.
— О том, на что не сможешь ответить сам, — ответил ветер далёкой вьюги, ледяной и колкой, яростно бьющей в плотно закрытое окно.
Старик задумался, перебирая рукой тонкую стальную цепь, на которой у пояса висели разные домашние ключи. В глазах его, смотрящих куда-то вдаль, застыла высыхающая река, от полноводья которой ныне остался лишь теряющийся в камнях ручеёк.
Он мог бы и не спрашивать об этом — единственном, что интересовало его, да и всю Империю вот уже пять лет. Он мог бы сам придумать сотню объяснений, каждое новое сильнее предыдущего; мог бы оставить вопрос незаданным, уважая право гостя быть самим собой, никому ни в чем не объясняясь. Он мог бы опустить голову и заплакать, беззвучно и искренне, словно ребёнок, хрупко надеясь получить к концу жизни утешение, о котором так долго мечтал. Обрести смысл изжитому и растраченному. Получить хоть что-то в обмен на жену, дом, детей и внуков, на радости, созидание и любовь, отданных шестидесяти долгим годам в столице, в сверкании Дэртара. Получить благословение тому, чего он не совершил и что самостоятельно, не прося совета и поддержки, совершал ежедневно долгие шестьдесят лет, подтверждение тому, что был все- таки прав, подписав этот документ, эту дьявольскую, ненавистную, чёрную бумагу!..
Он мог бы сейчас поклониться сидящему перед ним, выражая то безграничное почтение, которое питал к Нему всегда, и молча покачать головой, отказываясь задавать этот вопрос. Так совесть его была бы чиста, а преданность и вера совершенны.
И если бы цена вопроса, который он должен был задать, ограничивалась лишь смертью Дарса Амато и некоторых других, ранее близких ему людей, отставкой или переводом прежних сподвижников и друзей, сменой Империи на княжество, какую-нибудь чёртову федерацию или сказочную Республику, старик предпочёл бы молчать.
Но яростная, столь чувственная, полная жизненной влаги, влекущей высыхающие тело, разум и душу старика, юная Катарина была права. Сидящий перед ним в любой момент, как раньше, так и сейчас, в любую минуту мог бы взять Империю в гибкую и сильную ладонь, сжать её в кулак и тряхнуть, как дворник встряхивает нагадившего щенка; и не было силы, способной Ему даже возразить. Кто мог плыть против течения Иленн в дни весеннего разлива? Кто был способен остановить голыми руками обвал? Кто знал, как вытравить из разумов людей тысячелетний страх перед ночной темнотой?.. Кто мог противостоять Богу, глядя Ему в лицо?
Он вёл их из Тьмы к Свету, вёл больше чем два с половиной столетия; в Его руках разрозненные грызущиеся людские королевства превратились в Дэртар; под Его оком мир хаоса стал миром порядка, в котором можно было смело надеяться встретить с улыбкой завтрашний день.