― Дерни за веревку два раза, чтобы мы остановились, ― сказал Скапти.
― А если мне понадобиться срочно подняться?
― Если дракон начнет поджаривать твою тощую задницу, ― ответил он, ― мы услышим твои крики.
Все засмеялись, а Эйнар зажег факел. Потом я оттолкнулся и начал спускаться.
Поначалу они так торопились, что меня колотило о стены, но я крикнул (мой голос бешено отскочил в уши), и спускать стали медленнее. Поворачиваясь, я спускался все ниже и ниже в темную шахту, а факел оплывал.
На полдороги вниз я увидел маленькое круглое отверстие в одной из стенок шахты, точно темный глаз без века. Я чуть было не закричал, но, опустившись ниже, очутился вдруг ― в пещере?
Много воздуха, много пространства, высокий свод над головой едва различим в свете факела. Капала вода, сыро, холодно, пахло плесенью. Завидев воду, красную от пламени из-за факела, я дернул веревку.
Покачнулся, немного опустил факел и огляделся. Ничего, кроме воды. Я проглотил сухую колючку в горле и понял: иного способа подняться просто нет.
Я громко закричал. Звук гулко отдавался от стен. Меня выдернули наверх, как наживку для рыбы, подняли по шахте так быстро, что я ударялся о стенки и вопил от боли, отчего только тащили быстрее. Я почти выскочил на солнечный свет, факел упал обратно во тьму.
Я ругал их, пока меня вытаскивали из дыры, и когда они увидели, что я невредим, все рассмеялись моей ярости. Мне не казалось, что это смешно; оба моих локтя и одно колено кровоточили.
― Бывало, и хуже плюхался, ― заметил Скапти, вытягивая меня и ухмыляясь.
Все захотели узнать, что я видел.
― Дыра расширяется, а дальше сплошная вода, ― сообщил я.
― Это мы и раньше знали, ― проворчал Эйнар.
― Там ничего нет, ― ощетинился я. ― Если не умеешь ходить по воде, больше ничего не узнаешь.
― Может, придется сплавать, ― рявкнул Эйнар, и я увидел, что он говорит серьезно.
Мысль о том, чтобы оказаться в черной воде среди дегтярной тьмы, заставила меня замолчать и сосредоточиться. Я вспомнил о дырке в стене.
― Думаю, это место как-то связано с языческими жертвоприношениями, ― медленно проговорил Мартин-монах. ― Я это чую.
― Ты... прав...
Голос был слабым, но прозвучал так неожиданно, что мы все подскочили и обернулись. Хильд выпрямилась, покачиваясь, в лице ни кровинки.
― Единственный путь туда ― здесь, ― проговорила она поспешно, словно пытаясь высказать все как можно быстрее. ― Когда-то это была моя судьба... Все, кто знает, идут в темноту. Там есть дорога к двери, если найдешь. Никто не отпирал эту дверь после женщины первого кузнеца. Она ушла туда из-за своего греха, передав грех и тайну детям. ― Хильд умолкла. ― Моя мать там... Когда я родила дочь, меня ждала та же судьба.
Все призадумались над ее словами. Мартин перекрестился. Так вот кто та «темная», о ком говорила Хильд, та «она», которая ее преследовала. Ее мать. В черной яме кузницы, быть может, еще гниет тело. И если она все еще беседует со своей дочерью, значит, это лютый призрак.
― Со всеми дочерьми кузнецов так поступали? ― спросил Валкнут.
― Наследники Регина, ― пробормотал Иллуги. ― Я слыхал это имя...
Другие настороженно переглядывались. Похоже, местные, способные бросать своих в дыру в земле, не из тех, к кому можно запросто прийти в гости.
Я едва стоял на ногах ― и вовсе не собирался плескаться внизу, даже пригрози Эйнар отрубить мне ятра своим ножом.
― Там есть отверстие, на полпути вниз, ― выдавил я. ― Края почернели от дыма сверху, а не снизу. Думаю, что это настоящий дымоход.
Эйнар сердито посмотрел на меня.
― Ты сможешь в него пролезть?
Я помолчал, потом кивнул. Стянул рубаху, ощущая на себе черные глаза Хильд. Она была завернута, точно труп, в мой плащ, но дрожала при жарком солнце.
― Бодвар, ты и Валкнут, возьмите еще троих и ступайте обратно к двери. Когда Орм через колодец доберется до нее, ему может понадобиться помощь. А потом позовете нас.
Оба тяжко вздохнули. Бродить по этой богами проклятой горе никому не хотелось. Однако все лучше, чем спускаться в колодец. Но Эйнар сказал ― «когда» я доберусь до двери, а не «если» доберусь.
Я почувствовал рядом Хильд, ее ладонь на моей голой руке. Я заглянул в ее темные глаза и увидел страх. «Однако не за меня», ― подумал я, засовывая в сапог огниво и едальный нож.
На краю каменного кольца Эйнар стиснул мою руку, его взгляд впился в мое лицо, как когти. Он ничего не сказал и сразу же отпустил меня.
Снова в колодец, с факелом в руке. Очутившись вблизи отверстия, я велел остановиться и немного повисел, изучая дыру. Потом изогнулся и просунул в него ноги по колено.
Слишком узко. Как быть с факелом? Под пояс не засунешь, пока он горит. А в темноте оставаться не хотелось.
В конце концов я придумал. Развязал штаны, вытянул из них завязку. Штаны упали, повисли на сапогах, я оставил факел тлеть, привязал конец завязки штанов к его торцу и сделал петлю.
В темноте я повесил петлю себе на шею, потом пролез в дыру, отпустил веревку ― и остался один. В темноте. В дыре размером не больше склепа.
Она шла вниз под углом, как и следовало ожидать, и я сулил самые богатые жертвоприношения всем богам ― асам, ванам и прочим, о которых только мог вспомнить, молясь, чтобы дыра не стала уже. Руки за головой, ладони распластаны на грубом камне ― обычная скальная порода, подумал я тем уголком рассудка, который не вопил в ужасе.
Точно могила. Темно... Я ударился обо что-то и остановился. Твердое. Застрял.
Ничего подобного мне прежде испытывать не доводилось. Сам не знаю, как не закричал, не забился в страхе. Свод давил, пот заливал и жалил глаза, я слышал свое хриплое дыхание в этой жаркой тьме.
Я лежал, вытянув руки за головой, и пытался оттолкнуться. Бесполезно. Ноги уперлись в твердое. Я чуть-чуть приподнял колени к потолку, оцарапался и почувствовал, как течет из ссадины кровь. Уперся ― ноги нащупывали только камень.
Я сморгнул, чтобы избавиться от пота, перевел дыхание и попытался подумать. Дыра сворачивает! Ну конечно! Я уперся в поворот.
Извернулся ― ощутил, как ноги скользят, ― вздохнул с облегчением ― понял, что уже не скольжу, а падаю. Я полетел вниз, обдирая кожу на ладонях, и врезался во что-то, головой и ободранными локтями ударившись о нечто твердое.
Пыль. Почти невозможно дышать. Задыхаясь, я утратил остатки храбрости, заметался, но потом с немалым трудом выбрался из того, что казалось постелью, ― и снова наткнулся на что-то жесткое.
Я вдруг увидел свет ― внутри своей головы, ― и когда наконец со стоном выпрямился и потрогал рану, руки стали липкими. Но я мог дышать, хотя пыль еще не осела.
Кажется, лестница. Я стал карабкаться. По счастью, факел не потерялся, а в сапоге у меня были нож и огниво. Чирк! Первая искорка оказалась яркой, и я разглядел, что стою в рудничном треке, ― «лестница» оказалась деревянными поручнями.
Еще искра, еще и еще ― сухой мох затлел. Я медленно и осторожно раздувал огоньки, потом поднес мох к факелу ― и у меня появился светильник.
Квадратное помещение футов десяти в высоту. То, что я принял за постель, оказалось кузнечным горном с металлическими краями, полным золы. Черная завеса кружилась под потолком и медленно оседала на мое тело.
Какие-то бочки, рядом с ними покосившийся стол с покрытыми пылью инструментами. Рудничный трек уходил в темноту в обе стороны. В пыли я различил на полу брошенную лопату.
Я поднялся, вытер от пота глаза, высоко поднял факел. Кузнечные мехи, стоило до них дотронуться, рассыпались в прах. Мое внимание привлекла наковальня. Покрыта пылью и паутиной, на вид тяжелая ― вдвое тяжелее Скапти, и ржавая. В наковальне была щель, глубиной в треть моего пальца, по всей ширине.