Но все равно четверо оставшихся последователей Христа теперь вернулись к молоту Тора и устыдились, что когда-то думали о Белом Христе, потому что всем было ясно: некоторые боги по-прежнему благоволят Эйнару, и Норнам пришлось распустить часть пряжи, какую они уже было спряли для него.
Все же было много и таких, кто, как я, сидел в задумчивости, размышляя, что же такое мы обрели в Коксальми: бесполезное старое копье и полоумную, которая бредит о кладе с сокровищами, открытом только ей, и это чудесное судно и его богатства.
А потеряли многое: убежал Мартин-монах, а Скапти, Колченог и другие погибли.
Хуже всего, думал я, что только ты сам можешь противостоять данной тебе судьбе.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На мысу свистел крепкий соленый морской ветер. Пахло водорослями. Мы стояли и смотрели, как взмокшие от натуги люди, которых нанял Иллуги, тянут веревки, стремясь поставить стоймя камень в человеческий рост. Он точно попал в выкопанную для него яму, где лежали наконечники копий, кольца и рубленое серебро ― все, отданное Давшими Клятву в жертву за Колченога, Скапти и других, кого не было больше с нами.
Иллуги сторговал трех отличных баранов ― один за Колченога, один за Скапти, один за всех остальных ― и теперь наблюдал за жертвоприношением. Но вот он обернулся туда, где я стоял с Хильд, Гуннаром Рыжим и остальными. С нами была и жена Колченога, Ольга, крупная светловолосая славянка с полными руками и маленькими усиками над губой.
Она и так не была красива, а рядом с бледной, изможденной Хильд казалась крепкой, как яровая телка. В ее облике чувствовалась сила, подбородок был тверд, несмотря на слезы. Ее натруженные ладони накрыли русые головы детей, уткнувшихся в тепло материнского передника. Сын и дочка не понимали, что происходит, были просто напуганы горем матери.
― Что высечь? ― спросил Иллуги, когда каменщик выпрямился и склонил голову в ожидании указаний.
― Его имя, ― сказала Ольга решительно. ― Кнут, сын Вигди. И имена его детей, Ингрид и Торфинна.
Кнут, сын Вигди. Я был потрясен, осознав, что у Колченога было имя, как и у всякого другого. И назвали его по матери. Хорошее норвежское имя, как и имена его детей, хотя его жена была славянка, живущая в Альдейгьюборге, где народы смешались, как в огромном котле.
Кнут сын Вигди. Колченог казался мне незнакомцем под этим именем. Но все же оно у него было ― а у Скапти не было даже того, только прозвище, что выдумал ему один из Давших Клятву. Скапти Полутролль.
Иллуги Годи кивнул, а потом учтиво спросил:
― Можем ли мы добавить что-нибудь от себя?
Это была дань обычаю. В случае согласия Братство платило за камень, который будет стоять на этом месте и вязью вырезанных рун увековечит славу Колченога, Скапти и других, погибших вместе с ними. Обо всем мы заранее договорились с резчиком. Имена детей Колченога добавились бы к именам наших и простому сообщению, что они были обетными братьями Эйнара Черного, который воздвиг этот камень в их честь, а ниже ― просто: «Krikiar ― Iorsalir ― Islat ― Serklat» ― Греция, Йорсалир, Исландия, Серкланд.
Некоторым хотелось чего-нибудь красивого, как в саге, вроде «Они дали пищу орлам», и такие не пожалели бы серебра, но Иллуги настоял на том, о чем все, включая Эйнара, уже сговорились. До сих пор я как-то не понимал, что ядро Обетного Братства существует очень давно, что эти люди выбрали дорогу китов много лет назад.
Когда мы уходили с насквозь продуваемого мыса, Хильд вдруг произнесла:
― Ты потерял друзей. Я сожалею.
После стычки на Кузнечной горе прошло несколько недель, но с тех пор она неохотно заводила разговоры, и потому я удивился и растерянно заморгал, пытаясь найти подобающие слова. Ничего не приходило в голову, и я сказал то, что думал. Это всегда самое лучшее, как утверждал Иллуги, хотя мой короткий жизненный опыт учил меня обратному.
― Я думал о том, найдется ли кому оплакать Скапти, кроме нас, ― сказал я. ― Если у него и было имя, имя, не прозвище, я никогда не слышал, чтобы его произносили.
Она кивнула, прижимая к себе ― как всегда ― сломанное римское копье, и грустно согласилась:
― Тяжело терять друзей.
Я вздохнул, помедлил и выпалил:
― Кому и знать, как не тебе. Ты потеряла мать и всех своих друзей. Ты никогда не сможешь вернуться в деревню, где родилась. Хотя, думаю, что ты этого и не хочешь, учитывая, что они собирались сделать.
Молчание. Я уже решил, что зашел слишком далеко, но она кивнула, лицо ее ничего не выражало. Мы шли к дороге, которая вела к окутанным дымом деревянным постройкам на окраине города.
Я слышал, как позади Гуннар Рыжий и остальные пьют за камень, за здравие резчика и его помощников, за погибших, как и полагалось. Ольга шагала впереди, крепкая и нескладная, рядом с высоким худощавым Иллуги, и кивала в ответ его словам. Русоволосые дети носились вокруг и смеялись под весенним солнцем, как новорожденные ягнята. Смерть отца, которого они почти не знали, не произвела на них впечатления.
― Когда у меня была первая кровь, ― внезапно сказала Хильд, ― мать рассказала мне тайну, которую поведала ей ее мать. Потом она отдала меня жене дубильщика. Вскоре после того она принесла себя в жертву Кузнечной горе, как сделала и моя бабка, потому что так заведено. Люди Коксальми неплохие, но они верят в силу кузнецов. Эту деревню выбрали давным-давно как место, где произойдет нечто великое, в знак того, что старые боги живут вечно.
― Ваны, ты хочешь сказать?
― Еще старше.
Она замолчала, и я увидел, что костяшки ее пальцев на древке побелели. Я попытался утешить Хильд.
― Но теперь ты в безопасности. Ты встретилась с проклятием кузницы, и тебе стало лучше.
― Лучше?
Смущенный, я бессмысленно помахал рукой.
― Когда мы увидели тебя впервые, ты была... больна. А теперь выглядишь хорошо. Спокойнее. Я рад этому.
Мы немного прошли в молчании, потом она повернулась и взяла меня за руку.
― Я тебе нравлюсь, Орм?
Я почувствовал, что заливаюсь румянцем, споткнулся ― и увидел в ее глазах странную грусть. Я в замешательстве остановился, будучи не в состоянии сказать что-либо.
Она придвинулась ко мне. Я ощутил поцелуй на щеке, словно прикосновение крыла бабочки, а потом она отодвинулась.
― Ты добрый. Но пойми правильно. Не пытайся... любить меня. Иначе умрешь.
Ее взгляд был пронзителен, как наконечник копья, некогда украшавший римское древко, которое она неистово сжимала обеими руками, и на миг мне показалось, что она хочет кольнуть меня утолщенным концом. Потом она круто, так, что взметнулись юбки, повернулась и пустилась по дороге. Когда она прошла мимо Иллуги Годи и Ольги, те оглянулись на меня, оба уверенные, что я чем-то ее оскорбил.
Вскоре мы приблизились к городским воротам, Ольга взяла у Иллуги кошель с долей Колченога и ушла вместе с детьми. Иллуги Годи подошел ко мне и, махнув в сторону, откуда доносились негромкие возгласы, ― это Нос Мешком сочинял стихи для хорошей саги в честь погибших на Кузнечной горе, ― спросил:
― Не следует ли и тебе отправиться туда?
― Мне поручили присматривать за Хильд, ― уныло ответил я.
Он улыбнулся.
― Кажется, наша узница не желает, чтобы за нею присматривали. Что ты сделал?
― Ничего, ― резко ответил я, а потом вздохнул. ― Я не понимаю женщин. Ну, по крайней мере, эту. Кажется, я ей нравлюсь ― и тут же она дичится так, что, кажется, вот-вот проткнет меня копьем.
― Она странная, ― согласился Иллуги, ― даже без своего предназначения.
― Странно, как она лепетала, точно дитя, когда мы встретились впервые, ― задумчиво сказал я. ― Я понимал одно слово из пяти, самое большее, и лишь потому, что они отчасти походили на язык финнов. У нее есть тайна, которую передала ей мать и которая, кажется, передается от матери к дочери сквозь мрак времен. Но у самой у нее дочери нет, а Вигфус обращался с нею так плохо, что она от этого помешалась. Думаю, ее стоит бояться больше, чем прежде.