Иллуги Годи кивнул, а потом учтиво спросил:
― Можем ли мы добавить что-нибудь от себя?
Это была дань обычаю. В случае согласия Братство платило за камень, который будет стоять на этом месте и вязью вырезанных рун увековечит славу Колченога, Скапти и других, погибших вместе с ними. Обо всем мы заранее договорились с резчиком. Имена детей Колченога добавились бы к именам наших и простому сообщению, что они были обетными братьями Эйнара Черного, который воздвиг этот камень в их честь, а ниже ― просто: «Krikiar ― Iorsalir ― Islat ― Serklat» ― Греция, Йорсалир, Исландия, Серкланд.
Некоторым хотелось чего-нибудь красивого, как в саге, вроде «Они дали пищу орлам», и такие не пожалели бы серебра, но Иллуги настоял на том, о чем все, включая Эйнара, уже сговорились. До сих пор я как-то не понимал, что ядро Обетного Братства существует очень давно, что эти люди выбрали дорогу китов много лет назад.
Когда мы уходили с насквозь продуваемого мыса, Хильд вдруг произнесла:
― Ты потерял друзей. Я сожалею.
После стычки на Кузнечной горе прошло несколько недель, но с тех пор она неохотно заводила разговоры, и потому я удивился и растерянно заморгал, пытаясь найти подобающие слова. Ничего не приходило в голову, и я сказал то, что думал. Это всегда самое лучшее, как утверждал Иллуги, хотя мой короткий жизненный опыт учил меня обратному.
― Я думал о том, найдется ли кому оплакать Скапти, кроме нас, ― сказал я. ― Если у него и было имя, имя, не прозвище, я никогда не слышал, чтобы его произносили.
Она кивнула, прижимая к себе ― как всегда ― сломанное римское копье, и грустно согласилась:
― Тяжело терять друзей.
Я вздохнул, помедлил и выпалил:
― Кому и знать, как не тебе. Ты потеряла мать и всех своих друзей. Ты никогда не сможешь вернуться в деревню, где родилась. Хотя, думаю, что ты этого и не хочешь, учитывая, что они собирались сделать.
Молчание. Я уже решил, что зашел слишком далеко, но она кивнула, лицо ее ничего не выражало. Мы шли к дороге, которая вела к окутанным дымом деревянным постройкам на окраине города.
Я слышал, как позади Гуннар Рыжий и остальные пьют за камень, за здравие резчика и его помощников, за погибших, как и полагалось. Ольга шагала впереди, крепкая и нескладная, рядом с высоким худощавым Иллуги, и кивала в ответ его словам. Русоволосые дети носились вокруг и смеялись под весенним солнцем, как новорожденные ягнята. Смерть отца, которого они почти не знали, не произвела на них впечатления.
― Когда у меня была первая кровь, ― внезапно сказала Хильд, ― мать рассказала мне тайну, которую поведала ей ее мать. Потом она отдала меня жене дубильщика. Вскоре после того она принесла себя в жертву Кузнечной горе, как сделала и моя бабка, потому что так заведено. Люди Коксальми неплохие, но они верят в силу кузнецов. Эту деревню выбрали давным-давно как место, где произойдет нечто великое, в знак того, что старые боги живут вечно.
― Ваны, ты хочешь сказать?
― Еще старше.
Она замолчала, и я увидел, что костяшки ее пальцев на древке побелели. Я попытался утешить Хильд.
― Но теперь ты в безопасности. Ты встретилась с проклятием кузницы, и тебе стало лучше.
― Лучше?
Смущенный, я бессмысленно помахал рукой.
― Когда мы увидели тебя впервые, ты была... больна. А теперь выглядишь хорошо. Спокойнее. Я рад этому.
Мы немного прошли в молчании, потом она повернулась и взяла меня за руку.
― Я тебе нравлюсь, Орм?
Я почувствовал, что заливаюсь румянцем, споткнулся ― и увидел в ее глазах странную грусть. Я в замешательстве остановился, будучи не в состоянии сказать что-либо.
Она придвинулась ко мне. Я ощутил поцелуй на щеке, словно прикосновение крыла бабочки, а потом она отодвинулась.
― Ты добрый. Но пойми правильно. Не пытайся... любить меня. Иначе умрешь.
Ее взгляд был пронзителен, как наконечник копья, некогда украшавший римское древко, которое она неистово сжимала обеими руками, и на миг мне показалось, что она хочет кольнуть меня утолщенным концом. Потом она круто, так, что взметнулись юбки, повернулась и пустилась по дороге. Когда она прошла мимо Иллуги Годи и Ольги, те оглянулись на меня, оба уверенные, что я чем-то ее оскорбил.
Вскоре мы приблизились к городским воротам, Ольга взяла у Иллуги кошель с долей Колченога и ушла вместе с детьми. Иллуги Годи подошел ко мне и, махнув в сторону, откуда доносились негромкие возгласы, ― это Нос Мешком сочинял стихи для хорошей саги в честь погибших на Кузнечной горе, ― спросил:
― Не следует ли и тебе отправиться туда?
― Мне поручили присматривать за Хильд, ― уныло ответил я.
Он улыбнулся.
― Кажется, наша узница не желает, чтобы за нею присматривали. Что ты сделал?
― Ничего, ― резко ответил я, а потом вздохнул. ― Я не понимаю женщин. Ну, по крайней мере, эту. Кажется, я ей нравлюсь ― и тут же она дичится так, что, кажется, вот-вот проткнет меня копьем.
― Она странная, ― согласился Иллуги, ― даже без своего предназначения.
― Странно, как она лепетала, точно дитя, когда мы встретились впервые, ― задумчиво сказал я. ― Я понимал одно слово из пяти, самое большее, и лишь потому, что они отчасти походили на язык финнов. У нее есть тайна, которую передала ей мать и которая, кажется, передается от матери к дочери сквозь мрак времен. Но у самой у нее дочери нет, а Вигфус обращался с нею так плохо, что она от этого помешалась. Думаю, ее стоит бояться больше, чем прежде.
― Да, ― задумчиво сказал Иллуги. ― И древко она прижимает, как девочка куклу.
Миновав городские ворота, мы ступили на деревянные настилы между сгрудившимися домами.
― Мартин-монах рассказал мне, что нашел Хильд по записям Отмунда, ― продолжал он, ― того, кто был объявлен святым и на чью церковь мы устроили набег. Отмунд писал о жителях деревни и их вере, ему удалось обратить нескольких из них.
― В таком случае он был храбрее моего, потому что я не стал бы спорить ни с кем из жителей Коксальми, не будь у меня войска за спиной.
Иллуги усмехнулся как-то неуверенно.
― Храбрый или глупый... ― задумчиво сказал он. ― Необращенные изгнали Отмунда и его сторонников. Думаю, те, кто верен старым богам, спрятали священный камень, потому что понимали, что другие, подобные Отмунду, придут и увлекут еще больше жителей деревни в свою ложь. Белый Христос побеждает.
Я вскинул глаза и увидел его встревоженное лицо. Потом оно прояснилось, и он улыбнулся.
― Но Мартин считал, что эта девушка приведет его к великому кладу, ведь она связана с мечом, который кузнецы выковали для Атли. Он полагал, что без камня можно обойтись.
― Мартин ― крыса, ― выпалил я, ― и я не поверил бы ему, даже скажи он, что у собаки четыре лапы. В любом случае, клад Атли ― сказки для детей.
― Нет, ― возразил Иллуги. ― Эта часть истории вполне правдива. Когда Атли умер, ни разу не потерпев поражения в бою ― из-за своего, как говорили, чудесного меча, ― его люди унесли его в степь и сложили похоронный курган, сделанный из всего серебра, взятого у тех, кого он покорил. Говорят, курган был такой высокий, что на вершине выпал снег.
Настало молчание, мы оба пытались вместить в наши головы этакое чудовищное богатство, но оно было слишком велико, и у меня заболела голова, о чем я и сказал.
― Верно, ― согласился Иллуги, ― лишь христианский священник Мартин, кажется, способен проглотить так много, но ты прав насчет того, что ему нельзя доверять. Он сбивал с пути Ламбиссона, используя камень богов. Вероятно, он хочет сам заполучить сокровище.
Я покачал головой. Сокровища такого рода не интересовали Мартина, уж это я знал точно. Копье Рока, как он выражался: вот чего хотел Мартин. С ним он стал бы важным человеком в своей церкви и обратил бы еще больше людей в веру Христа.
Иллуги нахмурился, когда я сказал ему об этом, но кивнул.
― Да, тут ты прав, я думаю. Он вернется за этим древком, так что мы должны не спускать с него глаз.
― И с Хильд тоже, ― сказал я с горечью. ― Потому что она не отдаст копье без борьбы. Теперь это для нее своего рода талисман.