В общем, прижимая к себе оцепеневшую от ужаса Франчу, я посмотрела туда же, куда и она, — в гущу темно-зеленой листвы на опушке леса. Там явно кто-то был. Впрочем, это мог быть и сбившийся с дороги путник, который случайно забрел сюда, соблазнившись тенистой тропой. К этому времени наш город был уже очень даже хорошо укреплен и обнесен высоким частоколом — его еще мессир Арно успел построить. И в городской стене были только одни ворота, открывавшиеся на север.
Франча вдруг вырвалась у меня из рук. И мой малыш Перрен, всегда первым бросавшийся к любой новой забаве, с веселым криком ринулся за ней. Я и охнуть не успела, как они оба исчезли за деревьями. И сразу же почему-то заплакали детишки в своем плетеном загончике, а те жницы, что были ближе ко мне, перестали работать, выпрямились и тоже стали смотреть в ту сторону.
Если у меня в голове и были какие-то мысли, то они возникли потом: насчет того, что смерть не так уж и далеко отсюда ушла. Я вспомнила, что на дорогах полно волков и почти все они двуногие, а потому смертельно опасны. Что в лесу таятся вещи пострашнее любого волка, если в рассказах о них есть хоть малая толика правды.
Я бросилась к лесу и на бегу думала только о Перрене и Франче. Еще весной я бы запросто их догнала, а вот сейчас, видно, еще не совсем поправилась. Острая боль в боку пронзила меня, когда я и тридцати шагов сделать не успела. Она заставила меня остановиться и согнуться пополам.
Я выругалась и снова побежала, но гораздо медленнее и все время спотыкаясь. Впрочем, видно-то мне было уже хорошо: на опушке леса совершенно неподвижно стоял какой-то человек, словно поджидая мчавшихся к нему детей. Чуть позже я поняла, что это женщина. Не знаю уж, как я это поняла: она была с ног до головы закутана в длинный коричневый плащ с капюшоном, так что и лица не видать. Да только малышей наших она, похоже, своим видом вовсе не пугала.
Впрочем, они уже и саму смерть видели. А теперь их разбирало любопытство: еще бы, человек на дороге, по которой никто никогда не ходит! Вот они все и бросились туда, вопя и обсуждая на бегу, кто же это такой.
Когда дети, разбежавшись в разные стороны, точно стадо овец, стали ручейками обтекать незнакомку, та быстро нагнулась и тут же выпрямилась, держа на руках Франчу. И наша Франча, бледная молчаливая Франча, которая никогда и слова не скажет и вечно старается убежать даже от хорошо знакомых людей, так и льнула к незнакомке, так и обнимала ее за шею, словно от себя отпустить боялась!
Жницы одна за другой оставляли работу и начинали медленно двигаться к лесу — кто от усталости, кто из осторожности. А некоторые бросались бежать со всех ног. Мы в те времена никому не доверяли, хотя в Санси с самой весны, когда люди графа забрали наших мужчин, все было спокойно. Нас защищали наши леса. Ну, и наши молитвы, конечно.
И все-таки я первой оказалась возле той незнакомки. Она глубоко надвинула свой капюшон, однако солнечный свет падал прямо на нее, и мне все-таки удалось разглядеть скрывавшееся под капюшоном бледное лицо и огромные глаза, которые смотрели прямо на меня.
Я сказала первое, что пришло на ум:
— Здравствуй, госпожа моя, да благословит тебя Господь.
Она издала какой-то странный звук — то ли засмеялась, то ли заплакала, — но ответила спокойно и внятно:
— Здравствуй и ты, именем Господа нашего.
Выговор у нее был как у знатной дамы, а голос звучал так звонко и весело, точно у певчей птички.
— Откуда ты? Не больна ли случаем?
Дама и не думала двигаться с места, так что я сама к ней подошла.
Матушка Адель у нас тоже благородного происхождения, хоть она никогда об этом особенно не распространяется, да и не задается совсем. И всегда столь же откровенно высказывает свои суждения господину епископу, как и любому из нас. И теперь матушка Адель остановилась у меня за спиной, подбоченилась и не сводила с незнакомки сурового пристального взгляда.
— Ну, и что ж ты не отвечаешь? Или вдруг онемела? — строго спросила она у этой женщины.