— Но тетя! Ведь дети же не виноваты…
— Молчите, сэр! Обязанностью знатных и авторитетных лиц является забота о соблюдении их подопечными всех христианских ценностей. Именно этим я и занимаюсь!
«Господи, да какой смысл говорить с ней? — в отчаянии думал Эрнест. — Ну что ж, я по крайней мере попытался это сделать».
— Хорошо, тетя, я все понял, — сказал он, снова взяв себя в руки. — А теперь прошу вас извинить меня: мне еще нужно кое-что сделать.
— Сделать?
— Да, сделать. — И Эрнест решительно отставил в сторону пустую чашку. — Я сегодня узнал массу интересных вещей, и, в частности, мне рассказали о замечательной церемонии украшения колодцев. В этом году ритуал решено возобновить, и я вызвался подготовить для него несколько эскизов. — Он поднялся и, слегка кивнув тетке, направился было прочь.
— Никаких картин ты писать для этого не будешь! — прогремел ему вслед теткин голос. — Это же чистейшее язычество!
— Вы так думаете, тетя? — Эрнесту казалось, что сердце у него вот-вот выпрыгнет из груди, но голос его не дрогнул. — А вот наш священник придерживается иного мнения. Вообще-то он считает, что этот обряд с течением лет был практически полностью христианизирован. А сюжеты тех картин, которые я собираюсь писать, основаны исключительно на библейских мотивах. Всего хорошего, тетя, желаю вам приятно провести вечер. Впрочем, вряд ли мы успеем еще увидеться перед сном, так что заодно и спокойной ночи.
И Эрнест поспешно вышел за дверь, чтобы не становиться свидетелем нового взрыва бешенства со стороны леди Аглаи.
Но поднявшись к себе и достав из папки первый чистый лист бумаги, он вдруг обнаружил, что мысли его столь же пусты и чисты, как этот лист. Он представил себе, каково сейчас несчастной миссис Гибсон — сидит себе одна в своем домишке, стоящем на отшибе, а вокруг, наверное, плачут дети, и ни она, ни они не знают, будет ли через неделю у них крыша над головой… Эрнест по-прежнему сидел без движения, держа в вялых пальцах карандаш и погрузившись в глубокую задумчивость, когда к нему вошел Тинклер. Верный слуга собирался перетряхнуть и перестелить хозяину постель, выложить на подушку пижаму и приготовить очередную порцию валериановой настойки. Подойдя к окну, чтобы задернуть шторы, Тинклер сочувственно спросил:
— Не хватает вдохновения, сэр?
Сердито отшвырнув карандаш, Эрнест поднялся и стал мерить шагами комнату.
— Вот именно! — пробурчал он. — Сперва всяких идей было вроде бы полно. Например, можно было изобразить сцены из жизни восточных уголков Империи на основе притчи о трех волхвах. Когда я жил в Индии, родители однажды привели меня в церковь — это было в Гоа, а гоанцы утверждают, что были обращены в христианство самим апостолом Фомой… А еще я видел христианскую службу в Сингапуре и в Гонконге. Я, правда, был тогда совсем ребенком, но хорошо помню всякие интересные подробности. Но это все-таки… ну… не то, что ли! — И он бессильно рухнул в кресло. — Вот вы, Тинклер, куда больше меня общались с местными жителями. Может, у вас какие-нибудь идеи есть?
Несколько мгновений Тинклер колебался. Потом сказал:
— Надеюсь, это не слишком самонадеянно с моей стороны, сэр…
— Прекратите немедленно, Тинклер! Переходите к делу!
— Хорошо, сэр. Вам не кажется, что в Новом Завете есть и куда более подходящие к данной ситуации истории? Например, «О женщине, взятой в прелюбодеянии» [3]?
Несколько минут Эрнест сидел, точно громом пораженный. Затем щелкнул пальцами и вскричал:
— Конечно! И о Марии Магдалине… и о той женщине, что встретила Иисуса у колодца! Вы попали в самую точку, Тинклер! Посмотрите, нет ли на столике у кровати Библии? Есть? Передайте мне ее, пожалуйста. Спасибо, дорогой мой.
Исполнив его просьбу, Тинклер спросил:
— Что-нибудь еще, сэр?
— Хм?.. Да… нет… не сегодня. Вы можете ложиться спать.
— Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи.
И Тинклер исчез, так и позабыв задернуть шторы, хотя подобная забывчивость была ему совершенно не свойственна.
Когда часы на церкви пробили половину двенадцатого, вокруг Эрнеста валялось уже по крайней мере штук десять набросков. Поскольку он пока не видел ни обещанных фотографий, ни самих произведений мистера Фабера, то и не был уверен, насколько приемлемыми окажутся его собственные идеи, но в глубине души был убежден: они подойдут, они будут поняты! Тем более что на заднем плане каждой из будущих картин он придумал поместить некую высокую даму с гордо поднятой головой, явно напоминавшую его тетку. Сперва он хотел изобразить ее лицо достаточно четко и сделать его как можно более похожим. Но, вспомнив, как сложно лепить из глины столь мелкие детали, решил, что лучше будет обозначить ее присутствие всем знакомой горделивой позой и тем, что она, как всегда, повернулась спиной к чужому несчастью и ко всем, нуждающимся в ее помощи. Ведь именно это и было здесь самым главным!
Зевая и потягиваясь, Эрнест собрал рисунки, отложил их в сторону и встал, собираясь задернуть шторы. Но, взглянув в окно, он так и застыл на середине комнаты.
За деревьями, что окаймляли левую половину сада, разливалось красное зарево.
Сперва он решил, что пожар ему просто померещился. Но потом, присвистнув, воскликнул:
— Господи, да там же дом горит!.. Тинклер! Тинклер! — И одной рукой схватив со спинки стула свою легкую куртку, он стал другой рукой яростно дергать за шнурок звонка.
Своего ординарца он встретил на лестничной площадке — Тинклер был в одной ночной рубашке, заспанный, и ничего не понимал. Эрнест принялся торопливо объяснять ему:
— Поскорее одевайтесь да разбудите кучера и скажите, чтоб поднял на ноги всех, кого сможет! В Уэлстоке ведь, кажется, есть пожарная машина, да?
— Нет, сэр. По-моему, пожарников приходится вызывать из соседней деревни.
— В таком случае скажите людям, чтобы захватили с собой ведра и лестницы. Да, пожалуй, стоит разбудить и доктора Касла: там, возможно, есть пострадавшие.
— А где пожар-то, сэр? — спросил сонный Тинклер.
— Вон там! Да вы и сами увидите. Все, я побежал к священнику: нужно позвонить в колокол… В чем дело, Тинклер?
— Но с этой стороны замка есть только один дом, сэр. Это дом миссис Гибсон.
— Отчего это вы подняли такой адский шум? — послышался суровый глас леди Пик, высунувшейся в приоткрытую дверь спальни.
— Пожар, тетя! Дом горит, и Тинклер говорит, что это дом Гибсонов!
Он не мог видеть, какое у тетки сейчас лицо, но вполне мог себе это представить, услышав, как она с торжеством сказала:
— Так! Значит, это кара Господня!
— Что?! — Не справившись с гневом, Эрнест бросился к двери в ее спальню, но Тинклер успел схватить его за руку.
— Нужно подать сигнал тревоги, сэр… Церковный колокол! Это очень важно!
— Да-да, вы правы! Остальное может подождать. Но недолго… Ох, недолго ей ждать!
И разъяренный Эрнест кубарем скатился по лестнице, выбежал в ясную весеннюю ночь и помчался через сад к дому священника. Здесь уже чувствовался удушливый запах гари и слышались отдаленные крики.
Эрнест долго кричал и стучался в дубовую дверь, пока наконец не разбудил какую-то женщину средних лет, настроенную весьма решительно и с кочергой в руках. Должно быть, это и была та самая миссис Кейл, о которой ему говорил Тинклер.
Распоряжения Эрнест отдавал так четко, словно опять поднимал своих солдат в атаку: сперва вы сделаете это, потом то, потом придете туда-то, ибо там понадобится ваша помощь. Потом он бросился в сторону пожарища, с трудом продираясь сквозь колючие кусты и подлесок и старательно срезая путь. И уже на бегу услышал, как с колокольни донесся неровный звон колокола.
Пожар, по всей видимости, начался в неисправном камине — дым в основном валил именно оттуда. Впрочем, теперь уже вовсю пылала и тростниковая крыша. Возле дома, заплаканные и перепуганные, стояли трое кое-как одетых детишек. Но где же их мать?.. Наконец Эрнест увидел и ее — за распахнутой дверью горящего дома; она во что бы то ни стало старалась спасти хоть что-то из своих жалких пожитков и в эту минуту как раз бросилась к двери с целой охапкой всякого барахла, кашляя и задыхаясь от дыма и гари. Слезы ручьем текли из ее покрасневших глаз. И на ней не было ничего, кроме грязной ночной рубашки.
3
Евангелие от Иоанна, 8, 4–11; здесь Иисус говорит знаменитые слова: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». (