— Похоже, они хотели всему народу похвастаться своим искусством, — пробормотал он. — Ну так они у меня еще подавятся своей похвальбой! Клянусь богами!
Придерживая рукоять меча, Скэтваль быстрым шагом стал спускаться на берег. А что, если он прямо сейчас возьмет да и положит этих, в синем? Может, Ставракиос именно этого и хотел — раздразнить его, заставить прикончить жрецов, чтобы Империя имела полное право всей мощью своего флота и войск обрушиться на халогов? Вайдессы всегда были любителями хитрых политических игр и отличались от других народов какой-то особой изворотливостью. Все-таки благоразумнее будет дождаться, когда вайдесские жрецы совершат какое-нибудь святотатство — а они его, конечно же, рано или поздно совершат! — и только тогда с полным на то основанием их прикончить.
Непрошеные гости, заметив, как вождь халогов, тяжело ступая, направляется к ним от Большого дома, все как один повернулись к нему.
«И впрямь как один, —подумал он. — Одинаковые, точно горошины в стручке!»
Но, еще не успев подойти к ним достаточно близко, он уже понимал, что это совсем не так, что одни из них, конечно же, будут постарше, другие — помоложе. Но все они были одинаково маленькими и хрупкими.
«Просто карлики какие-то», — подумал он с презрением.
Во всяком случае, трое из четверых. Даже их возраст было почти невозможно определить, разве что по большему или меньшему количеству седины на давно небритых щеках. А одинаковые одеяния и наголо выбритые блестящие черепа делали их удивительно похожими друг на друга.
Возможно, из-за того, что Скэтваль заранее убедил себя, что прибывшие будут совершенно одинаковыми с виду, ему потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы все же удостовериться, что четвертый жрец явно нарушает это единообразие. Одет он был, правда, в такой же синий балахон, как и его спутники, и тоже сверкал чисто выбритой головой, но борода у него на щеках была не черной и не седой, а золотистой и, самое главное, спускалась почти до половины груди. У него были широкое, почти квадратное лицо, короткий нос и светлые глаза, умные, прикрытые тяжелыми веками. Взгляд у него, впрочем, был открытый, дружелюбный. Но глаза, глаза!.. Они были в точности того же цвета, что и морская вода в фьорде!
Твердая поступь Скэтваля замедлилась. Он даже за бороду себя дернул; борода у него была, конечно, куда более аккуратная, чем у этого светлоглазого жреца, но почти такая же светлая. Нет, такого он явно не ожидал!
«Интересно, как это проклятые вайдессы умудрились превратить халога в жреца бога Фаоса? Но еще интереснее, с какой тайной целью он сюда явился?»
Жрецы дружно молились с тех пор, как оставили борт «Беспощадного» и спустились в лодку, доставившую их к этому негостеприимному берегу. Но, оказавшись на земле, Антилас, Нифон и Тзумас умолкли, глядя, как к ним подходит вождь этих варваров. Они отлично понимали, что их уделом вскоре, вполне возможно, станет мученичество, что судьба их в руках одного лишь великого Фаоса и что добрый бог поступит с ними так, как пожелает сам.
Квелдальф знал все это так же хорошо, как и его братья по вере. Однако он единственный вновь громко произнес слова молитвы:
— Благословен будь, о Фаос, наш повелитель с великой и доброй душой! Ибо мы внемлем тебе, заранее зная, что великое испытание жизнью может быть решено и в нашу пользу».
— Твоя набожность делает тебе честь, Квелдульф, — ехидно заметил Тзумас.
Как и все жители Империи, старый жрец произносил его имя так, словно это было самое настоящее вайдесское имя: Квелдульфиос. И Квелдальф уже настолько привык к этому, будто с таким именем он и родился. Во всяком случае, он почти не думал об этом.
Не желая возражать старику, Квелдальф скромно потупился и умолк. Он обратился с молитвой к Фаосу не ради того, чтобы добрый бог чем-то помог ему; скорее, ему необходимо было еще раз вспомнить о том, кем он сам пожелал стать, и обрести необходимую опору в том мире, где такая опора нужна была ему не меньше, чем нужен моряку, выброшенному в море во время кораблекрушения, хоть какой-нибудь обломок дерева, способный удержать его на поверхности бушующих волн.
Хотя он вот уже более двух десятков лет не ступал на земли халогов, все вокруг казалось ему удивительно знакомым. И это неожиданное ощущение просто поразило его. Знакомы были и эти отвесные скалы, круто вздымавшиеся над морем, и мрачные серые камни на берегу, и холодный воздух, оставлявший на языке солоноватый привкус. И темные плащи прямых, как стрела, елей и сосен на склонах окрестных холмов, и земляные стены Большого дома вождя, как бы склонявшиеся друг к другу, чтобы соответствовать форме кровли, которая, как он хорошо знал, должна была напоминать перевернутую вверх дном лодку, слишком истерзанную морем, чтобы служить каким-то иным целям… Как раз в таком Большом доме Квелдальф и провел свое детство.
Но теперь он давно уже стал взрослым мужчиной. Увезенный вайдессами в качестве военного трофея, он долго жил в больших городах Империи — в золотой Скопенцане и в самой столице — и постепенно дорос до звания жреца. И теперь смотрел вокруг глазами человека, которому гораздо ближе совсем иной мир, дарованный ему в далеком детстве.
— Они так бедны! — прошептал он.
На полях вокруг храбро зеленели довольно густые всходы ячменя и бобов, но до чего же узенькими и жалкими были эти полоски земли! Да и сами всходы, по вайдесским меркам, были чересчур низкорослыми. Под улыбчивым южным солнцем в наиболее удачно расположенных провинциях Империи собирали по два урожая в год. А здесь, на севере, даже и один-то урожай собрать далеко не всегда было возможно.
Здешние коровы показались Квелдальфу мелкими, свиньи — тощими; только овцы выглядели здоровыми, упитанными и были покрыты отличной густой шерстью, как и помнилось ему с детства. Да, в этих краях всегда нужны хорошая теплая шерсть и шкуры, ибо лишь они способны спасти от зимних холодов.
Даже Большой дом был скорее домом из его детских воспоминаний, а не таким, каким он ожидал увидеть жилище вождя. Причем здешний вождь был гораздо богаче отца Квелдальфа; о таком богатстве его отец даже и мечтать не мог. И дом у этого вождя был больше и прочнее того, откуда Квелдальф в панике бежал, когда его подожгли имперские воины, — из носу у него тогда текло, в горле першило от дыма… И все же даже этот богатый и прочный Большой дом казался всего лишь жалкой землянкой по сравнению с прекрасными домами и дворцами Скопенцаны, не говоря уж о вайдесской столице.
Наконец вождь халогов, тяжело ступая, подошел к ним почти вплотную. Это был широкоплечий мужчина огромного роста и такой же светловолосый, светлокожий и светлоглазый, как Квелдальф. Массивная золотая застежка, скреплявшая его плащ у горла, свидетельствовала о его высоком положении в обществе, однако грубошерстные штаны пузырились на коленях и были покрыты грязными пятнами — возможно, вследствие работы в поле, но, скорее, просто из-за того, что в Большом доме полы были земляные.
Вспоминая, как трещало в огне имущество его отца, Квелдальф заметил, что глаза у вождя все в красных прожилках, а в морщины на лбу навечно въелась сажа: халоги умели строить настоящие печи, но зимой предпочитали все же топить «по-черному», не позволяя драгоценному теплу улетать в трубу.
Вождь остановился шагах в пяти от жрецов и с минуту изучающе смотрел на них. Затем промолвил:
— Вы зачем сюда явились? Ведь вас, кажется, здесь не жалуют!
Его глубокий размеренный голос и звучные суровые слова знакомой речи заставили Квелдальфа вздрогнуть. С раннего детства не слышал он никого, кто говорил бы на языке халогов столь правильно и чисто. Он, разумеется, постарался обучить своему родному языку приплывших с ним жрецов, но их скачущий вайдесский акцент был по-прежнему неистребим.