Скэтваль изо всех сил старался скрыть снедавшую его тревогу, когда приступил к жертвоприношению, но это оказалось нелегко. Торжественный ритуал должен был собрать вместе всех членов рода, чтобы все могли получить благословение богов, а потом, на пиру, и свою долю жареной конины с пивом. Пришли многие, но далеко не все.
Дочь вождя, Скьялдвор, тоже отсутствовала. Брови Скэтваля грозно сошлись на переносице, отчего его длинный нос, казалось, вытянулся еще больше. Меньше всего ожидал он увидеть свою дочь среди тех, кто слушает болтовню этого южанина!
Через плечо Скэтваль глянул на жену. Ульвхильд, прожив всю жизнь с ним вместе, понимала его без слов. Вот и теперь она лишь едва заметно пожала печами, словно говоря: ничего не поделаешь, Скьялдвор — взрослая самостоятельная женщина.
Скэтваль презрительно фыркнул: тоже мне взрослая! Однако по закону девушка действительно имела право все решать самостоятельно после того, как становилась женщиной. И Ульвхильд, услышав, как он фыркнул, гневно на него посмотрела — разумеется, она и эту его мысль тоже поняла сразу.
Скэтваль быстро отвернулся и уставился на куски конины, жарившейся на огне. Первая порция была уже почти готова — можно есть. Кто-то протянул ему блюдо, вырезанное из березовой древесины. Скэтваль своим длинным ножом наколол кусок жаркого и шлепнул его на блюдо. Стоявший рядом Гримке подал ему ковш с пивом и нараспев произнес:
— Да благословят нас боги щедростью своей!
Через некоторое время, досыта наевшийся жареного мяса и слегка покачивающийся от немыслимого количества выпитого пива, Скэтваль вышел из храма. Он оставался там одним из последних: одной из привилегией вождя была возможность есть и пить всласть, во всяком случае значительно больше своих подданных. Вкус и аромат горячего костного мозга все еще чувствовался во рту и в ноздрях.
Скэтваль довольно похлопал себя рукой по животу: а ведь жизнь, в общем, не так уж и плоха. Поля плодоносят не хуже, чем обычно; стада пока что здоровы, да и людей никакая болезнь не косит. Набеги кочевников почти прекратились. Зима, конечно, будет долгой, но она на севере всегда долгая и холодная. Халоги привыкли к холоду, и если богам будет угодно, то почти все племя увидит следующую весну. А на памяти Скэтваля было немало таких лет, когда голод и смерть не покидали его сородичей в течение всех долгих месяцев ожидания весны…
И вдруг хорошего настроения как не бывало! И удовольствие от сытной еды тоже вдруг утекло, точно вода из треснувшего горшка. Скэтваль увидел, как по краю луга гуляют Скьялдвор и Квелдальф! За руки они, правда, не держались, но шли бок о бок, близко склонив головы друг к другу.
Квелдальф что-то объяснял девушке, сопровождая свои слова какими-то странными жестами — должно быть, перенял их у вайдессов; ни один взрослый халог никогда не стал бы так размахивать руками! А Скьялдвор, слушая своего спутника, радостно смеялась, хлопала в ладоши и согласно кивала. Черт побери, что бы ни сказал этот проклятый жрец, все ей явно очень нравилось!
«А может, — с затаенной угрозой подумал Скэтваль, — ей нравится сам Квелдальф?»
Интересно, есть ли для нее хоть какое-то различие между тем, что у этого синерубашечника на языке и что у него на уме?
Собственно, он уже ответил себе на этот вопрос: еще тогда, в храме, во время священного жертвоприношения. И ответ этот ему был совсем не по душе, однако к более благоприятным для себя выводам он прийти так и не смог.
— Скажи, Квелдальф, — спросила Скьялдвор, — а как случилось, что ты стал служить вайдесскому богу?
Она остановилась и, склонив голову набок, ждала ответа.
Свет, просачиваясь сквозь густую листву, был ясным, но каким-то бледным, почти бесцветным, похожим на белесые стволы берез вокруг. В воздухе разливался запах мхов и росы.
Квелдальф тоже остановился, чувствуя, что тишина и покой окутывают его, точно плащом. Где-то вдали тихо тенькала хохлатая синица. И кроме этого не было слышно ни звука — только его собственное дыхание и дыхание Скьялдвор.
Поскольку она смотрела прямо ему в лицо, то и он глаз не отводил, вглядываясь в нее, изучая. Для женщины Скьялдвор была довольно высокой и макушкой почти касалась кончика его носа. Густые золотистые волосы, водопадом падавшие на спину, красиво обрамляли ее лицо с волевым подбородком и высокими горделивыми скулами, а ее спокойные, почти неподвижные, широко расставленные синие глаза немало могли поведать о легендарном упрямстве халогов.
Если честно, то Скьялдвор была удивительно похожа на своего отца, но все его резкие черты загадочным образом были в ней смягчены, и лицо дышало свежестью и чисто девичьим очарованием. Впрочем, Квелдальфу, не имевшему опыта ни в семейной жизни, ни в общении с женщинами, трудно было во всем этом разобраться.
Он чувствовал, что эта девушка заставляет его нервничать, возбуждает его; понимал, что проводит с нею гораздо больше времени, чем следовало бы. Собственно, и у других родичей Скэтваля были души, которые требовалось спасти, однако Квелдальф убедил себя, что если ему удастся завоевать душу Скьялдвор и склонить ее к вере в доброго бога, то уже одно это будет огромной победой и существенно повлияет на отношение к Фаосу здешних жителей.
Казалось, она просто не могла придумать для него лучшего вопроса. С тихим шелестом унеслись прочь года, и он, оглянувшись назад, всмотрелся в глубины своей души.
— Я был тогда совсем ребенком, у меня даже борода еще не росла… Вайдессы взяли меня в плен и продали как раба в один дом. Я довольно быстро выучил язык Империи — к большому удовольствию моего хозяина, который, кстати, был далеко не худшим из людей. Он, конечно, заставлял меня очень много работать, но кормил хорошо и бил, пожалуй, не больше, чем я того заслуживал.
Усы защекотали ему верхнюю губу, когда он суховато улыбнулся, вспомнив кое-что из своих проделок. Теперь-то ему было ясно, что Зоилос, его хозяин, обладал прямо-таки ангельским характером, хотя в те времена он думал иначе…
— Но как же ты мог ЖИТЬ… став рабом? — содрогнулась Скьялдвор. — Ведь ты по рождению член свободного племени! Разве не лучше было расстаться с жизнью, чем жить в оковах?
— У меня не было никаких оков, — возразил Квелдальф.
— Тогда… это еще хуже! — сердито воскликнула Скьялдвор. — Ты оставался в рабстве, хотя мог… должен был бы… бежать!
Она резко отвернулась от него. Так резко, что длинная шерстяная юбка, взметнувшись, на миг обнажила ее стройные белые лодыжки.
— Как же я мог бежать? — спросил он, изо всех сил стараясь говорить спокойно и доходчиво, тщательно скрывая гнев. — Город Скопенцана довольно далеко от страны халогов, а я был всего лишь ребенком. А кроме того, довольно скоро я стал считать свое пленение скорее благословением, чем проклятием.
Скьялдвор вновь глянула на него гневно, уперев руки в бока:
— Благословением? Подумай, что ты говоришь, безумец! Вечно все делать по чужому приказу — да я бы умерла, но такого унижения терпеть бы не стала!
— Ты — возможно, — вполне серьезно сказал Квелдальф. Уж он-то знал, что такая прелестная рабыня наверняка должна была бы по первому слову хозяина ложиться с ним в постель. Зоилос, к счастью, купил Квелдальфа не для плотских утех… Квелдальф даже головой покачал, чтобы отогнать греховные мысли. — Но речь шла обо мне, и ты спрашивала, как я пришел к вере в Фаоса, ведь так? Если бы я не попал к Зоилосу, вряд ли это было бы возможно. Я заметил, что он часто по утрам уходит куда-то, и однажды спросил его, куда он уходит. Он объяснил, что ходит молиться в главном храме Скопенцаны, и спросил, не хочу ли и я пойти туда с ним вместе.
— И ты сказал «да»?
— И я сказал «да». — Квелдальф рассмеялся, вспомнив, по какой причине ему, мальчишке, захотелось пойти в храм. — Мне казалось, что ходить по утрам в храм куда приятней, чем выполнять целую кучу обычной работы по дому, довольно-таки скучной и тяжелой, надо сказать. В общем, Зоилос велел мне умыться и дал чистую рубаху поновее, чем те истрепанные, что я носил обычно, а потом мы направились в храм и, когда вошли внутрь… Понимаешь, мне никогда раньше не доводилось вдыхать аромат южных благовоний… А потом я поднял глаза и…