Белый рыцарь, воин света, томился в высокой тюремной башне, дожидаясь утра, чтобы пойти на казнь.
Его учили драться с врагами Алерота и быть верным его богам и людям, а он… однажды он попал в плен и предал все, чему служил. Другие флюгера обсуждали это полушепотом, и ветер тоже не хотел слишком громко об этом болтать. Но именно этот рыцарь, изменник, именно он помог Проклятому бежать из заточения и вернуться в наш мир. Значит, и война случилась из-за него. И все равно мне было печально. Но флюгера не плачут. Хотя роса, выпавшая на меня в ту ночь, была очень похожа на слезы. Ветер высушил их и повернул меня так, чтобы я мог заглянуть в любимую комнату со шпалерами в сердечко. И я замерз еще сильнее, чем возможно для холодного железа. Потому что в этой комнате была не пожилая семейная пара, добрая и рассудительная, и не пылкие влюбленные. По комнате, прихрамывая, шагал человек. Нет, не человек вовсе. Темное облако окружало его и тянулось за спиной, точно туманные крылья. На постояльце были черные доспехи, шлем лежал на столе, и я смог разглядеть черные волосы, падающие ему на плечи, и ужасающе бледное лицо. Похоже, хромец почувствовал мой взгляд, подошел к окну и посмотрел на меня. В упор. Серебристо-белыми глазами.
— Маленький флюгер, — сказал он хрипло, словно давно ни с кем не разговаривал и почти разучился говорить. — И ты осуждаешь меня? Ну, по счастью, ты не сможешь никому рассказать, что это я.
И тогда у меня отнялся голос. Я крутился туда-сюда на своей игле и только скрипел, но все сказки, все слова застряли у меня внутри. И даже ветер перестал меня замечать и слышать.
— Вот так, — усмехнулся Проклятый. Но ему было не весело.
А потом в двери постучали. И вошел главный маг Алерота — смешной бородатый старичок в остроконечной шляпе и мантии, расшитой звездами. И они стали друг напротив друга у окна.
— Я пришел, — сказал маг.
— Отпусти ее.
Я нервно закрутился на своей игле. Ее? Ее?!
— Она нарушила закон, отвернувшись от света, она помогла тебе развязать эту войну.
— Я обманул ее. Она не знала.
— Если паладин не разглядел врага сердцем своим, то он не достоин этого звания.
— Меня зовут князем и отцом лжи, а она была пленена и ранена. Я наврал ей с три короба и убедил помочь мне бежать из заточения в Ривеллон.
— Взор сердца невозможно замутить.
Проклятый кивнул.
— В это ты прав, волшебник. Мы слишком долго были с ней вместе. Невозможно не узнать друг друга, идя одной дорогой. Спасая и прикрывая друг другу спину. Сперва я уважал ее, потом поклонялся, потом понял, что люблю. Я раскаиваюсь, что причинил вред ей и ее городу. Я взойду на эшафот вместо нее.
— Ты отец лжи и князь лжи. И я тебе не верю.
— В твоем сердце не осталось доброты? — Проклятый стиснул пальцы. И я… я почему-то ему сочувствовал.
— Мы раз уже были добры к тебе, когда боги требовали тебя уничтожить. Ты ответил нам черной неблагодарностью, — волшебник суетливо погладил длинную белую бороду. — Убивая ее тело, мы возвращаем к свету ее душу. А ты уходи, тебе здесь не рады.
— Хорошо, — Проклятый взял шлем со стола и завернулся в облако.
— Ты не сможешь нам помешать, — волшебник вздохнул и разбил кочергой дрова в камине. Искрами взметнулось пламя.
— Я попробую.
Двери скрипнули, выпуская Черного рыцаря из комнаты со шпалерами в сердечки, а через недолгое время он появился на улице перед моим домом и, задетая его тенью, с мявом брызнула в подворотню бродячая черная кошка.
— Эй, расколдуй меня! — безмолвно взмолился я Проклятому вслед. И он небрежно шевельнул рукой.
Продолжение сказки рассказал мне голубь, что питался на заднем дворе тюремщика, подъедая отбросы. Голубь — птица глупая, шумная и неопрятная, но склонная поговорить. Они даже поют и гулькают своим барышням, но у этого барышни не было. Он уселся на меня и стал чистить клювом между красными пальцами с загнутыми коготками. А потом проворковал:
— Ты слышал?
И одним глазом взглянул на пламенеющий над крышами Алерота закат.
Хромой мужчина, закутанный в черное облако, постучал в двери тюремщика, что должен был выйти на пост, едва краешек красного солнца коснется морской глади.