Ненависть? Она хоть и оставалась, но тут у него просто не было ни кровных врагов, ни мусульман, которых он готов был резать и отстреливать в любом числе. Зато оставалась кипучая жажда деятельности и желание проявить себя перед гроссмейстером Ордена Храма. Ну или императором — сербу было абсолютно безразлично, под какой именно маской сейчас пребывает лицо того, кто, не зная ещё о существовании какого-то Никшича, помог тому исполнить главную в его жизни клятву.
Потому, зная о необходимости, получив в той или иной форме послание от Чезаре Борджиа, нанести от Тулума отвлекающий удар по Коба, Слободан был преисполнен решимости сделать всё порученное и даже сверх того. Помнил, что гроссмейстер и император никогда не ограничивал разумную инициативу тех, кому отдавал приказы. А что могло быть более разумным, нежели не просто изобразить удар на город науа, а взять его. Тем более зная, что и из Веракруса выдвинутся отряды или сразу небольшое войско под командованием Франциско Писарро. Того самого, который уже попробовал крепость своих зубов на Коба и вынужден был признать, что стены одного из городов Теночка оказались слишком уж крепки.
Комендант Тулума со всей внимательностью изучил попытку испанцев взять Коба, вычленил из неё сильные и слабые стороны, после чего — ещё до получения послания от гроссмейстер — стал творчески всё это перерабатывать.
Привычный для испанцев марш — не медленный, но и не быстрый? Резко изменить скорость, с самого начала задав наивысший темп передвижения. Орудия заметно и по понятной причине тормозят движение? Пустить их второй частью, с отдельным отрядом, в то время как основное внимание науа будет приковано к первому, более многочисленному и нагло себя ведущему.
О прошлом выходе испанского войска из ворот Тулума воины-разведчики науа узнали задолго до того, как тот состоялся? Естественно, после такого им ничего не помешало заранее подтянуть разного рода воинов и до неприличия усилить как гарнизон, так и атакующие войско на марше отряды. Повторять может не ошибку, но обычные в таких случаях действия союзников серб не собирался. Предельная скрытность, сохранение тайны от простых воинов и даже от большей части офицеров. О самом предполагаемом броске в сторону Коба. помимо него, знало шесть человек. Общая же боеготовность находящихся в гарнизоне Тулума войск поддерживалась постоянными учениями, пусть вызывающими некоторый ропот, но… Никшич знал, что как только всё откроется, недовольные голоса стихнут. Ну а не самое лучшее отношение к себе… Ему на это было просто плевать, собственной репутацией он с детства не стремился озаботиться, предпочитая иное — эффективность и готовность принимать для достижения желаемого сколько угодно жёсткие и даже жестокие меры. Как к себе самому, так и к подчинённым. Единственное, что его сдерживало — прямо объявленная гроссмейстером недопустимость сколько-нибудь больших потерь. И всё, больше препятствующих факторов просто не имелось.
Опаска оставить слишком мало войск в собственно доверенном ему Тулуме, к тому же на своего заместителя, сквайра Раду Лупеску? Комендант слишком хорошо знал умения этого трансильванца, в число которых входила способность создать оборону буквально из пустоты, посреди чистого поля. А здесь могучая по меркам Нового Света крепость, к тому же уже успевшая немного, но перестроиться, закрыть очевидные для европейского фортификационного искусства бреши. И грамотно расставленные на стенах орудия, которые и после снятия части артиллерии оставались очень весомым и крайне смертельным аргументом для тех, кто, не имея такого же оружия, попробует устроить штурм Тулума с любого направления.
Оставалось лишь одно — понимание довольно высокого риска всей своей затеи. Только серб привык рисковать с самого детства, считая саму свою жизнь игрой не с подкарауливавшей, но с преследующей его по пятам смертью. В былые годы он этого и не думал скрывать, бросаясь, очертя голову, в любую круговерть боя. Теперь, став и взрослее, и хитрее, научился это скрывать, умея предстать опытным и просчитывающим всё до мелочей командиром.
Да, просчитывать он умел, однако… В самые важные моменты искусно приклеенная с истинному лицу маска срывалась, порой даже с кровью от слишком резкого рывка, после чего Никшич оказывался в своей родной стихии, где риск и идущая по пятам смерть вновь кружились вместе с ним в особенном будоражащем и одновременно заставляющем саму душу замирать безумном танце. И в «отвлекающем» ударе от Тулума на Коба он собирался в очередной раз показать смерти, что опять готов щёлкнуть её по носу, после чего заново ускользнуть от взмаха пожинающей души смертных косы.