Выбрать главу

Меч, да. Не боевой, а парадный, специально заказанный и созданный мастерами-оружейниками в качестве символа объединения Италии, тогда не существовавшей, но вот-вот готовой образоваться в результате усилий Борджиа, отца и сына, Папы и полководца-политика, двух самых, пожалуй, опасных людей того времени.

Символ, вот в чём была его важность. Не зря же большая часть широкого лезвия клинка была покрыта не абстрактными узорами, а вполне осмысленными картинами, этакой иконографией.

Восемь сцен, по четыре на каждую сторону лезвия, причём выполненные так, что «переплетали» воедино «цезарей» прошлого и настоящего, Гая Юлия и Чезаре Борджиа. И там было многое. Постоянно возникающий бык, фамильный герб Борджиа, который словно вторгается в самые яркие моменты триумфов того Цезаря, который Гай Юлий. Переход Рубикона, его «триумф мира и гармонии», преобладание «Веры над оружием» и символ Меркурия, обозначающий здоровье и процветание не только и не столько Цезаря, сколько его воплощаемых в жизнь планов.

Символы на мече, сам меч как символ, что явно должен был стать одной из реликвий образовывающейся страны, для создания которой Борджиа приложили все возможные усилия, которых не хватило лишь самую малость. Да и не усилий, а простой удачи, как по мне.

Тогда он произвёл на меня сильное впечатление. Как говорится, достал до самой глубины души. Стоя рядом с этим воистину историческим экспонатом, ярко выделяющимся даже на фоне всего иного, мысли приходили в голову самые разные, но среди них не было ни одной легковесной, пустой, бессмысленной. Пожалуй, как раз тогда я и получил некий «заряд» особой уверенности в собственных силах, которая незримо, незаметно даже для меня самого помогала выскальзывать из таких передряг, которые по меркам многих даже реально крутых профи могли окончиться исключительно гибелью либо попаданием в лапы властей. Ан нет, всё никак не получалось меня ни прибить, ни отловить.

И ведь одним мечом не ограничилось! К нему прилагались его «родные» ножны, составляющие с оружием одно целое. Только по странной, непонятной мне причине, хранились они отдельно от клинка, не в собрании Каэтани, а в лондонском музее Виктории и Альберта.

Там я тоже побывал, тоже, хм, «прикоснулся» к ощущению, схожему с испытанному мной от клинка, пусть и несколько менее интенсивному. Клинок и ножны действительно являлись двумя частями одного целого. На ножнах присутствовала монограмма «ЦЕЗАРЬ», личная эмблема того Чезаре в виде языков пламени, а также сцена поклонения. Не ему, а «богине мира», но символистика и тут была очевидна.

Две разделённые и по сути не соединённые воедино части. Физически не соединённые, в то время как духовно — тут дело совсем другое. Я тогда почувствовал, как ощущения от меча и испытанное при внимательном, длительном взгляде на ножны, они словно притянулись друг к другу, переплелись, становясь единым целым. Одно из самых ярких впечатлений в моей жизни, даже несмотря на всё произошедшее потом, включая случившееся уже здесь, в ином мире.

Почему? Как я вообще мог забыть подобное? Вопрос, однозначного ответа на который я бы не смог дать. Если бы не случившееся с Алисой-Изабеллой, сходное по сути. И она и я забыли нечто очень важное, вспомнив лишь сейчас, после того, как самым краем сумели прикоснуться к загадке нашего тут появления, к понятию Дорога Миров и идущим по ней Шаг за Шагом людям, называющим себя Странниками.

— Чезаре? — вырвал меня из неоднозначных мыслей голос подруги. — Ты ведь что-то понял, да? Важное?

— Более чем, Белль, и это ещё очень мягко выражаясь. По ходу, мы сумели влезть так глубоко, что теперь, даже если б и захотели, обратно не вернуться. Слушай…

Слушать Алиса-Изабелла умела. Вот и на этот раз что в её уши влетело, то в голове и осталось, даже малой частью не вылетев. Единственное, что потом вылетало, так это уточняющие вопросы в большом количестве: дельные, уместные, помогающие нам обоим сложить мельчайшие детали мозаики в единое целое.

Общая картина, она таки да выстраивалась. Хрупкая, способная развалиться на составные части от малейшего дуновения, но затона ней начинали проступать контуры чего-то нового, ранее неизвестного.