Ново-Московск, 25 сентября 1943 г.
«Говорят, что степень зрелости…»
* * *
Говорят, что степень зрелости:
примерять, прикидывать,
чтоб остаться в цельной целости,
чтобы виды видывать.
Я всегда в глаза завидовал
тем, кто мог прикидывать,
но потом в душе прикидывал:
стоит ли завидовать?
Если случаем положено,
то яснее ясности —
жизнь солдат не отгорожена
от беды-опасности.
Сокрушаться, братцы, нечего:
смерть в бою сговорчива —
люди метой не помечены,
пуля неразборчива.
Пуля-дура скосит каждого —
петого, отпетого…
Говорят — ни капли страшного,
если все неведомо.
Если свистнет во мгновение,
вспомнишь ли заранее
матушки благословение,
женки заклинание?..
Для солдата степень зрелости:
это — жить душой без хворости,
на крутой звериной смелости,
на любой проклятой скорости,
на движении рискованном,
на ночном совином зрении,
на бессмертном,
бронированном
танковом ожесточении…
1943 г.
Гильза
Я увидел ее на столе
знакомого командира пол-
ка с вырезанной на бронзе
фамилией — Иванов, вот и
написал эти стихи.
Ее формовщик Иванов
в печи плавильной отливал,
а шлифовальщик Иванов
вытачивал и шлифовал.
Беднягу график сна лишал.
В конце концов
в кругу забот
ее рожденье завершал
цех окончательных работ.
Набили порохом ее,
ввинтили капсюль и заряд.
В подразделение твое
пришел готовенький снаряд.
Сержант,
замковый Иванов,
вбил в ствол снаряд,
замок отжал, —
и, потрясенный до основ,
мир в панораме задрожал.
Был немец громом в нору вжат,
врага железный жар знобил:
по бронеколпакам
сержант
во всю ивановскую бил.
А после боя
в пыльный зной
связной, ефрейтор Иванов,
всклянь гильзу напоил водой,
украсил кашкой, резедой —
всей радугою молодой
военно-полевых цветов.
Принес в блиндаж
и в полумгле
на стол поставил у окна.
И вот сейчас стоит она
у офицера на столе…
(Ее
как бы в разгар боев
из жарких рук формовщика
с любовью принял Иванов —
пехотный командир полка.)
И освещает каганец
цветов ликующий венец,
непокоренное литье,
шесть букв фамилии ее.
…Мне думается,
что грехи
не всем прощают в дни войны.
Но ведь без выдумки стихи —
ночное небо без луны.
Днепропетровск, январь 1944 г.
Прогулка по сказке
Невысокий, желтый, бесшабашный,
непонятный многим, но простой —
я люблю смотреть на день вчерашний,
как на птицу в клетке золотой.
И моря и песни о матросах
были близки сердцу моему…
Вот бы в руки мне библейский посох,
с провиантом за спину суму.
И — вперед!
По той дороге ясной,
где когда-то — взором на зарю —
серый волк с Еленою Прекрасной
мчал за тридевять морей к царю!
По пятам.
И на краю преданья
вдруг у волка зарябить в зрачках —
и сразиться с ним
за обладанье
женщиной,
затерянной в веках.
Вымчать.
Поселить ее в светелке,
вечно нежить, вместе с нею быть.
И пускай ночами ходят волки.
Нет,
Алену мне не разлюбить!..
Я живу.
Не так живут поэты.
Без больших желаний, без любви.
Тяжко.
Хоть пишись в анахореты,
уходи в леса и там живи.
А найдись вот в жизни повсечастной
девушка, которой так блистать,
чтобы стать Еленою Прекрасной, —
мне бы тут же серым волком стать!
И к чему б тогда нужны преданья,
серые от пепла времена,
и к чему борьба за обладанье
мумией-красавицей нужна?