Выбрать главу
Он сидел у окна в волненье, дни и ночи не спал, не ел, он в каком-то страшном мученье все на правый берег смотрел…
Отдыхали у старца в доме первый раз за четыре дня в теплой дреме, в глухой истоме прикорнувшие на соломе и курящие у огня парни, видевшие тревоги, люди Волги и Ангары. Ледяные живые боги крепко спали, раскинув ноги; часовой стоял на пороге в шубе инея и махры.
…До проклятья, до огорченья (водяного, что ль, колдовство?), трижды мост срывало теченье, трижды в день наводили его.
Сколько раз разрывы сверкали, оглушая гневный Дунай! В километре — по вертикали — от Дуная передний край. Самый жаркий участок фронта!
Каждый час над проклятой водой многотрубный рев мастодонта — скоротечный воздушный бой.
Каждый час в тревоге щемящей мы следили: не сбит ли мост? Каждый час в высоте гремящей поединки крестов и звезд.
А внизу, на воде, под ветрáми, и не думали о беде: понтонеры с бревном, с досками, с автогенами, со скобами, с ледяными, как сталь, руками дюйм за дюймом шли по воде.
На плацдарме дыра сквозная, и заткнуть ее — нет земли; танки вражьи рвались к Дунаю, понтонеры навстречу шли. Шли с таранною переправой под огнем в чугунном снегу… Полыхали костры на правом ожидающем берегу.
А в дому, у окна, в молчанье — словно втиснуто на века — бородатое изваянье колдовавшего лесника.
И когда стволы, и колеса, и московские башмаки разноскрипно, разноголосо из укрытий сошли с откоса, поднял к небу лесник зрачки, и, как будто стряхнув усталость, он чело осенил перстом: половина еще осталась милой Венгрии за мостом…
…Не забуду я, не забуду, помнить дó смерти мне дано: танки, рвавшиеся за Буду, к Эстергому, на Комарно, интендантскую лихорадку со снабжением на бегу, и саратовскую трехрядку в Будафоке, на берегу, и немецкого контрудара бронированные толчки к переправе Дунафёльдвара — в направленье Дунай-реки, поредевшие наши роты, наши танковые полки, их внезапные повороты и стремительные броски.
Не забуду я берег правый и уральского «ястребка» над тревожною переправой и бессонницей лесника.
Венгрия, г. Дунавече, 1945 г.

Висонтлааташра,[4] капитан!

Есть такая песенка в Унгарии, пели в дни войны ее одну (с грустью провожают очи карие капитана-венгра на войну).
Кружится пластинка патефонная — веры и заклятья талисман, напевает женщина влюбленная: — Висонтлааташра, капитан!
Дни и ночи та пластинка кружится — хриплое эстрадное былье — скорбная хозяйка дома Жужица каждый вечер слушает ее.
Кончится круженье патефонное — бой стенных, полночный зимний час, — вновь заводит женщина бессонная все одну и ту ж, в который раз!
…От карпатского селенья Клаури — через Будапешт на Сомбатель — над землею этой в белом трауре кружится гигантская метель.
Сумасшедшая пластинка кружится, кажется, что к Дону сквозь туман в этот час выходит в черном Жужица: — Висонтлааташра, капитан!..
Мы над скорбью женщины не охали, не вздыхали лживым холодком, спусковыми у виска не грохали, в двери не стучали кулаком.
Мы ей отвечали состраданием, мы щадили ту слезу в глазах, что зовется вдовьим заклинанием на кровавых всех материках.
Венгрия, 1945 г.
вернуться

4

До свидания (венг.).