2
Под ветром, стонущим во мраке,
в земле, под проливным дождем
ракеты иль свистка к атаке
мы все, как избавленья, ждем.
Тупая боль свела суставы
и ломит в ледяной воде.
(Я б внес в пехотные уставы
параграф о таком дожде!)
Боями местного значенья
не провести солдат, кто здесь
молчанием ожесточенья,
как порохом, пропитан весь.
Не зря ведется счет минутам
безмолвным, пересохшим ртом:
вторую ночь под ливнем лютым
мы землю греем животом.
И проступает сквозь молчанье
решимость — встать и в полный рост
идти сквозь дождь на одичанье
немецких пулеметных гнезд.
Идти вперед сквозь ливня чащи,
забыть, что твой окоп — не дом:
пусть нам не сладко, но не слаще
в траншеях немцу под дождем.
Пока не вспыхнули зарницы
под легким пухом облаков,
нагрянь виденьем!
До границы
последний километр цветов!
А там пойдет земля чужая,
подвластная твоим пятам:
ты, все дожди опережая,
пройдешь по вражеским цветам.
…Любовь моя!
Вот здесь, в размытом
окопе, выбранном на миг,
своей тоскою, как магнитом,
я к телу твоему приник.
Как мне тепло от расставанья,
исчезнувшего вдруг в мечте,
от сладкого воспоминанья
о недоступной теплоте!
Мне больно было в те мгновенья,
когда, не овладев собой,
я жил до умопомраченья
опасной нашею судьбой.
Но перед боем слабость эту
я принимал как трубный звук:
коль есть враги — покоя нету,
коль нет покоя — нет разлук!
3
Походный отдых безотраден:
сарматской тучей мрак примят;
и гром и ядра крупных градин
по кровлям раненым гремят.
Мы вечером на полустанке
в унгарской мызе для троих
шинели чиним, а портянки
без печки сушим, сев на них.
До дремы сократив ночевку,
в Коломну из чужой страны
пишу я письма под диктовку
неосторожной тишины.
Как сторож писем на чужбине,
«ТТ» улегся на столе
с восьмью в остывшем магазине,
с девятым — запасным —
в стволе.
Хозяйка, молча спички вынув,
как стеклодув, дыша в золу,
прикладами от карабинов
растапливает печь в углу.
И вижу я кусочек рая
в огне, дремавшем, как сова:
веселым пламенем играя,
трещат шварцвальдские дрова.
Трещат! Стреляют без осечки.
Сорочьим треском полон дом…
И потянуло вдруг от печки
дымками панихидной свечки,
смолою,
краской
и дождем.
4
Мы шли домой по следу пятен:
вдоль европейских городков —
круги,
ручьи,
квадраты вмятин
копыт,
колес
и башмаков.
Через долины штурмовые,
вдоль городов,
садов
и рвов,
без поездов —
мы шли в Россию,
назад,
стрелою тех следов.
Тех, что остались от движенья
машин,
людей
и лошадей,
что стали тенью отраженья
неумирающих дождей.
Мы шли в Россию. И над нами
летело, весело гудя,
из солнца сотканное знамя
победоносного дождя.
В рукоплескание Державы
полки спасителей Земли
через умытые заставы
на площадь Красную вошли…
Я верил, что мелькнут во взоре
лучи гранитного огня,
что каска в черном лабрадоре
не отразится без меня!
5
Запомни дату:
в сорок пятом,
в июне, у Москвы-реки,
на Красной площади квадратом
стояли сводные полки.
Еще с утра, еще сначала,
полудня не перегодя,
на серебре фанфар звучала
святая музыка дождя, —
дождя, знакомого солдатам
по тем местам — подъемам, скатам,
где каждый мок, стрелял, вставал,
чтоб, сблизившись с врагом проклятым,
убить, сразить его прикладом
иль очередью.
Наповал.
Под адским ливнем.