Здесь мрак, летящий от холмов, —
жары спасенье
да избяное от громов
землетрясенье,
да улочкой бегущий скот,
да поединок
с гусиным клювом у ворот
сквозных дождинок,
да сумерек ночных вино —
его броженье,
да воробьиное в окно
зари вторженье…
Мы знали говор этих строк
стихов отменных
до первых фронтовых тревог —
дорог военных.
Глубокий гусеничный след
в моей долине:
он был вчера — сегодня нет
его в помине.
За эти радостей и бед
четыре года
суровей стала на сто лет
моя природа.
На ней лежит печать войны:
в закате клены.
Не пушками ль опалены
деревьев кроны?
Я узнаю, я узнаю,
и я объемлю
душою всей — ее, мою
родную землю.
Родную — с клеком журавлей,
с зарею свежей
озерных — в молниях траншей —
левобережий,
со взрытым бомбой большаком
в полях совхоза,
с простреленным насквозь дубком
у перевоза,
с бессмертьем горестных минут
пред ясным списком
имен стрелков, лежащих тут,
под обелиском,
с комбайном шумным на полях
державы хлебной,
с Уралом, рвущимся сквозь шлях
ковыльных гребней…
Я узнаю, я узнаю,
и я объемлю
душой всей — ее, мою
родную землю.
Ее. Мою.
Я вижу в ней —
в бессмертной тверди —
свет коммунизма, что сильней
врагов и смерти!
1946 г.
Шуточное послание друзьям
В тыщу девятьсот восьмидесятом
выйдут без некролога газеты.
Я умру простым, как гвоздь, солдатом,
прошагавшим в битвах полпланеты.
Я умру — вы на слово поверьте —
вашим верным, вашим прочным другом,
со спокойной мыслью, что до смерти
всем врагам воздал я по заслугам.
В том году, как броневик, суровый
ЗИС-107 пройдет по Сивцев-Вражку,
буду я лежать, на все готовый,
с крышкой гробовою нараспашку.
И студент последней самой моды
скажет, проходя по переулку:
— В силу диалектики природы
он ушел из жизни на прогулку.
Я студенту возражать не буду —
мысль сухая, трезвая, благая:
некрасиво бить в гробу посуду,
истиной наук пренебрегая…
Утром в девятьсот восьмидесятый,
под синичий писк, под грай вороний,
домуправ гражданскою лопатой
намекнет на мир потусторонний.
Вот и стану — запахом растений,
звуком, ветром, что цветы колышет…
Полное собранье сочинений
за меня сержант Петров напишет.
Он придет с весомыми словами,
с мозгом гениального мужчины.
Если он находится меж вами,
пусть потерпит до моей кончины.
Констанца, 1946 г.
«Я взвешивался в детстве…»
* * *
Я взвешивался в детстве
на весах,
дивясь, как цилиндрические гири
скользили на размеченном шарнире.
И все.
Но я не знал о чудесах,
не знал, что мне
за мелкую монету
они тогда —
до точности почти —
смогли в своих делениях найти
мой вес —
мое давленье на планету.
1946 г.
Спасение тишины
Археолог-старик
по костям, черепам и монетам
назовет вам эпоху,
расскажет о быте племен.
Мало нашей земли —
он мечтает пройтись по планетам,
составляющим азбуку
древних и новых времен.
Век ученого старца,
как сон лошадиный, недолог.
Перед смертью своею
он знать не желает того,
что далекий потомок,
такой же, как он, археолог,
не узнает собрата
и выбросит череп его.
То же будет и с дальним потомком…
Монетами, камнем, костями
и архивами бредит сосед мой —
истории бог.
Мне старик благодарен,
что я занимаюсь гвоздями
и смоленою дратвой
для новых солдатских сапог.