Как славно, спустив повода,
в седле своем плавно качаться,
и мчаться,
и мчаться,
и мчаться
неведомо-знамо куда.
Лететь по родимой земле
ковыльной
донской стороною…
И вдруг под высокой луною
заметить станицу во мгле.
Дон, 1937 г.
Холм
Мороз, туман речной сгущая,
гудит в просторе ледяном,
криницы в стекла превращая,
над Доном ходит ходуном.
И, вдосталь вымученный за ночь,
на белом поле под луной,
как спящий витязь, Дон Иваныч
лежит в кольчуге ледяной.
Окинет степь усталым оком —
увидит холм, его излом, —
смеккет, что холм в снегу высоком —
на берег брошенный шелом.
Поверит: в паводок, весною,
в ночи казарками трубя,
он снова жадною волною
его наденет на себя.
1938 г.
«Вечерний мир подернут мглою…»
* * *
Вечерний мир подернут мглою.
И впереди и позади —
и предо мною и за мною
лежат овальные дожди.
В них — трепетное отраженье
деревьев, звезд и облаков:
сомнительное униженье
перед землей спокон веков.
И я топчу их сапогами —
вне расписанья бытия, —
они расходятся кругами,
о жесткой форме вопия…
Смеясь над выдумкою бренной,
ногой на звезды становясь,
я не нарушу свет вселенной —
с землею ревностную связь.
В часы, когда озонный воздух
колеблет серебро травы,
нельзя писать стихи о звездах,
не опуская головы.
1938 г.
Предчувствие
Ой, в долине гуси гоготали,
говорят в народе — не к добру.
Ласточки-касаточки летали,
яворы скрипели на ветру.
В курене вразвалку спали дети,
а у коновязи фыркал конь.
Ой, в долине рано, на рассвете,
вспыхивал
и потухал огонь.
В это время ветер бил о стену
и сдувал последнюю звезду…
Сапоги обую,
френч надену
и к долине тихо побреду.
Так и сделал.
Звезды золотые!
Блеск шелома!
Ржание коня!
Предо мною времена Батыя
встали
и глаза свои косые
прямо обратили на меня.
Грянули мечи —
и… я проснулся.
Охладивши сонное лицо,
френч надевши,
в сапоги обулся,
молчаливо вышел на крыльцо.
Ночью шла гроза,
корежа клены,
сны ломая,
руша погреба.
…Мимо пролетают эскадроны,
и ревет военная труба.
1938 г.
Перед грозой
Готовит облако грозу.
А мы с тобой —
рука к руке —
идем по берегу.
Внизу
скользят байдарки по реке.
Одна,
другая…
Духота
гремучим зноем налита.
Там, за рекой, аэродром —
зеленый луг во все края.
Чернеет мрак.
Грохочет гром,
полнеба молнией двоя.
И от разрядки дуговой
запахло свежею травой.
Внезапный ветер на воде
сильнее волны закачал.
И снова — гром,
и кое-где
по листьям дождик застучал…
Повисла капелька слезой
на дубе.
Жаждою томим,
распахнут мир.
Перед грозой
мы о Европе говорим…
Вдруг — молния,
и снова гром.
Спокоен,
строг аэродром.
Все то, что двинется вперед,
аэродром в себе таит.
Здесь, у ангара,
самолет
мотором к западу стоит.
Он ждет сигнала.
Но пока —
в разливе синеватой мглы
спокойно катится река,
и начинают петь щеглы,
и травы блещут бирюзой,
и люди в облака глядят.
Спокойны мы:
перед грозой
бомбардировщики гудят,
и на крыле несут они
пятиконечные огни.