Лихачёв не разбирает рассказ Лескова, а пытается им иллюстрировать свою надежду, при этом подгоняет Лескова под неё. Но рассказ пружинит, не поддаётся и остаётся в итоге сам по себе.
Меж тем не через пять лет, а, к примеру, через десять после лихачёвских заметок начались особые времена и перед обывателем, что честно выращивал свою брюкву, встал выбор в виде старых коммунистов, что кричали о море, гладе и распаде страны, и демократов, иные из которых даже играли на гитаре задушевные песни Визбора. Коммунисты были неприятны, точь-в-точь как толстый интендант из рассказа Лескова, а условные демократы — вполне ничего себе.
Но, сопротивляясь выбору (или ещё не зная, что выбора никакого нет), обыватель спрашивал демократов: «Вот коммунисты говорят, что вы всё сопрёте, чтобы не произносить какого матерного слова. Не сопрёте, нет?» И демократы отвечали ему: «Да ты что! Как ты мог подумать! Мы вовсе не такие, потому что умеем плакать под Визбора, а некоторые из нас даже выучили в спецшколе английский язык».
И тут же всё спёрли.
Казалось бы, что я рассказал эту историю, чтобы подтвердить мысли неприятного циника-интенданта.
Вовсе нет.
Начался наш разговор у кампанилы со славянофильства, и недаром слово «славянофил» вполне западное по строению, а слово «западник» — вполне русское на слух, прямо хоть меняй их местами.
Но всё ещё интереснее: рассказ «Бесстыдник» 1858 года подводит нас к совершенно достоевской мысли года 1879-го о том, что поле битвы проходит через сердце каждого человека. Битвы добра со злом и всё такое. И обстоятельства в этом играют очень важную роль: в каждом человеке есть и звериное, и божественное начало, и обстоятельства могут выпустить зверя из клетки, а могут и не выпустить.
Более того, человек в беседах entre chien et loup может призвать дух много страдавшего писателя Шаламова, которой тоже изрядно наговорил о перемене мест и человеке посреди обстоятельств.
Из этого можно сделать и главный вывод: русская литература прекрасна, а Лесков — гений, которого все прозевали.
А вокруг нас была осень, начинало темнеть, в отдалении стоял дом, который не зажигал окон.
Дом был стар, облуплен, но крепок — с одной стороны в нём было почтовое отделение, где из стен торчал классицизм, чуть замазанный масляной краской.
С оборотной стороны жили люди, спала блохастая собака. Через лес виднелась какая-то циклопическая постройка, похожая на раскормленную новорусскую дачу.
Славянофильство было занесено палой листвой.
Листва занесла и обломки памятников, лишённые могил, оттого не страшные, а что-то вроде столбиков на детской площадке.
Ясная Полянка
9–10 ноября
Заповедник
К источнику сходятся, но его и мутят!
Но вот мы продолжили путь и, объехав кругом Тулу, оказались в Ясной Поляне.
Я упал в кровать и намотал на голову, как наволочку, быстрый и короткий сон. Кажется, мне снилось, как я приехал сюда на поезде, в первом классе.
А ведь в Ясную Поляну и нужно приезжать на поезде.
Нет, можно, конечно, и на подводах, можно пешком, как ходили когда-то к старцу.
Но именно на поезде, а не на автобусе правильнее.
И первый раз, много лет назад, я тоже ехал туда на поезде. Стояла летняя дождливая пора, и Курский вокзал был полон хмурыми отпускниками. Электричка медленно подошла к перрону. На удивление, она оказалась набитой людьми, которые успели занять все места, столпиться в проходах, уставить багажные полки сумками и корзинами. Поезд шёл медленно, то и дело останавливаясь на полчаса посреди волнующихся на ветру кустов. Только за Ясногорском я увидел причину: на откосе валялись колёсные пары — и отдельно вагоны. Вагоны были товарные, грязные, с остатками цемента внутри.
Пассажиры сбежались на одну сторону — глядеть на изломанные шпалы и витые от аварии рельсы. Сбежались так, что я испугался, как бы электричка не составила компанию товарняку. Когда наконец я приехал в Тулу, то небо вдруг насупилось и внезапно пролился такой дождь, что казалось, будто там, наверху, кто-то вышиб донышко огромного ведра. На секунду я задохнулся: в дожде не было просветов для воздуха. Очень хотелось прямо на глазах у прохожих, несомненно творцов автоматического оружия, стянуть с себя штаны и отжать их как половую тряпку. Так или иначе, я добрался до автостанции, где меня пустили в чадящий автобус, дали мне посидеть на переднем сиденье, откуда — по ветровому стеклу — было сразу видно, как прекращается дождь, подсыхают на ветру его капли, и вот он снова начинается…