После поездки домой стало легче. Утром пошла на Гоголевский. Дверь открыла медсестра из поликлиники.
Надежда лежала в спальне. Увидев Елену, обрадовалась – не обманула!
Дошли до ЖЭКа, все, что нужно, написали и подписали. Домой – в соседний дом, всего-то пару шагов – Елена тащила Надежду на себе.
Та все повторяла, что теперь она спокойна, просто камень с души. Елена предложила остаться на ночь – Надежда отказалась. Только попросила еще один укол – чтобы хватило до утра.
И еще селедки – жирной, с зеленым луком и подсолнечным маслом. Да, и еще с горбушкой черного.
– Мечтаю просто! Уж извини, – сказала она.
Елена глянула на часы – все давно закрыто.
– Доживу до утра, – улыбнулась Надежда.
Ровно в девять Елена открыла дверь – своим ключом. На кухне принялась чистить селедку. Вошла в комнату и все поняла – медик.
Не дожила Надежда до утра. И селедки не поела – не успела.
На похоронах Надежды Елена познакомилась с братом Мишей – хмурым и неразговорчивым подростком в черной шинели и фуражке с красным околышем.
Она погладила его по руке – руку он отдернул. Попрощаться с матерью не пожелал, а в кафе – помянуть – пошел. Ел жадно и много. Елена поняла – недоедает. Дала ему денег. Он взял, не поблагодарив.
– Можно тебя проведывать? – спросила она.
– Ни к чему, – буркнул он и пошел к метро.
Одинокий и несчастный мальчишка. Жалко до слез. Впрочем, всех жалко. Никто и ничего не выиграл, все проиграли.
И еще поняла – просто с парнем не будет. Такое вот наследство – в придачу к квартире. Или – наоборот?
Из общежития долго не съезжала – было как-то не по себе. Подругам ничего не рассказывала, не хотелось досужих разговоров и зависти. Потом, когда собралась, сказала, что будет жить у дальней родни, выдумала какую-то тетку.
Первую ночь на новом месте не спалось. Зажгла везде свет и бродила по комнатам. С рассветом принялась за уборку. Вещи Надежды, пару костюмов отца, Мишины игрушки сложила в отцовский кабинет – пусть распоряжается он.
С Борисом встретились, как обычно, на Кузнецком, и Елена пригласила его в гости.
На пороге квартиры он опешил.
– Ну ты и скрытница, Ленка! – И даже слегка обиделся: – Не поделилась.
Остался на ночь. И больше не ушел.
Через пару дней Яшка привез его вещи – пару рубашек, сменные брюки, китайский плащ – подарок Софки, одеколон «Шипр» и связку книг.
Началась семейная жизнь. Новая семейная жизнь. Ну или почти семейная. В загс они не спешили. Вернее, не спешила Елена.
Расписались через полтора года, когда Елена была беременна Иркой. Их первым ребенком.
Всю жизнь, всю дальнейшую жизнь она помнила слова Надежды – про то, что каждый платит по счетам.
Оправдывала себя – не хотела уводить его из семьи, ей-богу, и мыслей таких не было! Это была правда. А ведь увела! И это тоже была правда.
А расплаты боялась всю жизнь. Когда поняла все про Ирку, подумала: вот, началось. Пункт первый.
А после рождения Никоши совсем стало плохо. Это был пункт второй.
Может, последний? Хватит?
А потом умерла Машка. И это было уже слишком.
По воскресеньям Елена гнала мужа в «ту семью». Заранее покупала девочке подарки – игрушки и сладкое. Совала сэкономленную пятерку – положи незаметно, обязательно положи.
Со свекровью познакомилась в роддоме, когда забирали Ирку.
Сухой кивок головы, никаких разговоров. Когда та взглянула на девочку – не по-младенчески хорошенькую, кстати, – Елена поняла: для Елизаветы Семеновны существует одна внучка – Машка. И других ей не надо.
Не обиделась, но осадок остался. И еще – непонимание: при чем тут дети?
Борис с удивлением наблюдал, как его мать, ставшая с возрастом человеком сухим, сдержанным и неласковым, сюсюкает с внучкой. Машка отлично этим пользовалась и крутила бабкой, как хотела.
И еще понял – мать до смерти боится, что Гаяне заберет Машку и уедет в Баку.
Несколько раз попытки были. Но пока она умудрялась ее отговорить.
Научила ее печатать на машинке, и Гаяне оказалась способной ученицей – скоро стала неплохо зарабатывать.
Жили довольно сносно – у каждой своя комната, денег хватало. Машка в сад не ходит – Гаяне работает на дому и ведет хозяйство.
Когда бывший муж приходил к ребенку, они со свекровью из дома уходили – в кино или просто прогуляться.
В окно он видел, как они идут под руку и мать поправляет на Гаяне платок или одергивает жакет.
– Идиллия просто! – усмехался он, вспоминая, как мать приняла Гаяне вначале. Как отказывалась с ней разговаривать, что шептала своим приятельницам по телефону, прикрыв трубку рукой, с каким презрением, недоверчивостью и сарказмом отнеслась к невестке, как крутила пальцем у виска, укоризненно глядя на непутевого и бестолкового сына.