Он уже было начал что-то говорить, как в гостиную вдруг быстро вошел слуга. Маркиз был явно шокирован этим вторжением.
— Господин маркиз, — слуга повернулся к мадам де Помпадур и поклонился, — мадам... Простите меня за вторжение, но на задней аллее собирается толпа, они кричат, что взломают двери и ворвутся в дом.
Маркиз побледнел.
— Мадам, вам следует побыстрее сесть в экипаж, пока еще не поздно.
— Но моя дочь...
— Лучше пусть она денек прождет свою мать, чем никогда больше ее не увидит, — мрачно заметил маркиз.
— Неужели вы полагаете?..
— Мадам, мне известны нравы толпы.
Маркиз уверенно взял ее за руку и кивнул слуге:
— Глянь, есть ли кто-нибудь возле экипажа?
Слуга со всех ног бросился выполнять приказание и через секунду вернулся:
— Нет, мой господин, на улице народу пока мало. Маркиз торопливо проводил гостью к экипажу.
— Трогай поскорее, — приказал он вознице. — И... стрелой и Версаль!
Они мчались по улицам, и маркиза слышала, как прохожие, узнав экипаж, со злобой выкрикивали ее имя. Она сидела, глядя прямо перед собой, и думала лишь об одном: а что если самые смелые из агитаторов попробуют остановить экипаж? Что они сделают с женщиной, которую так отчаянно ненавидят?
Но, чем заслужила она такую ненависть?
Они сочиняли скабрезные стишки о ней — они называли их «пуазонады», — они распевали непристойные куплеты, они обвиняли ее во всех слабостях и грехах короля.
Сколько же у нее врагов! Она знала, что в апартаментах дофина плетутся против нее заговоры. Королева ее не любит, но это совершенно естественно. Принцессы видят в ней соперницу в сражении за любовь и привязанность короля. А Ришелье и его дружки ищут любого предлога, чтобы столкнуть ее в пропасть.
Когда они с матерью строили планы блистательного будущего, они и думать не могли о таких врагах.
Но самым злейшим ее врагом была ее собственная болезнь.
Какое счастье, что город остался позади! Лошади галопом мчались по дороге, и она уже видела перед собой великолепные, цвета меда стены замка.
И она поняла, что время решительных действий настало. Она слишком долго откладывала — и не только потому, что это был опасный шаг. То, что она собиралась предпринять, вызывало у нее самой крайнее отвращение.
Но таково было веление времени.
И она вспомнила о совсем юной, но вполне созревшей, о невинной — но надолго ли? — девице из дома маркиза де Гонта.
Луи погрузился в скорбь. Такого его настроения маркиза боялась больше всего, потому как в данном настроении мужчины, подобные Луи, начинают размышлять о своих грехах, каяться и стремиться к честной жизни, а в женщинах подобных ей они видят не только препятствие, но основную угрозу их «спасению».
Если план ее сработает, ей незачем беспокоиться о будущем. Но план этот слишком смел. Сработает ли он? Если б она решилась рассказать о нем кому-то из своих друзей, ее бы сочли сумасшедшей. Мадам дю Оссэ — единственная, с кем маркиза поделилась своими планами, самый близкий и преданный ее друг — ужас но взволновалась. Она качала головой и твердила:
— Ах, мадам, не надо, не надо, я бы ни за что не осмелилась...
— А я, если б мне не хватало смелости, не была бы там, где нахожусь сейчас, — ответила маркиза.
И уже этой ночью план ее будет введен в действие. Если он провалится, во что превратятся ее отношения с королем?
Поэтому он не должен провалиться. Самое главное — тонкость, деликатность в его осуществлении, она должна довериться своему чутью — и Луи.
Мадам дю Оссэ, бледная и напряженная, все жалась к ней и твердила о том неминуемом миге, когда им обеим навсегда будет отказано от двора. Маркиза лишь улыбалась — с жалостью и презрением.
— Так больше продолжаться не может, — говорила она. — Вы сами не раз уверяли, что я себя убиваю.
— Но это...
— Это, дорогая моя Оссэ, единственный способ. Я твердо уверена. Если б это было не так, я бы не стала к нему прибегать.
— Но в какое положение вы поставите себя, знатную даму, вот что меня беспокоит!
— Знатную даму... От исхода этого предприятия зависит, останусь ли я ею. Своего нынешнего положения я добилась тем, что умела хорошо развлекать короля.
— А как король? — спросила мадам дю Оссэ. Маркиза печально улыбнулась:
— Глубоко раскаивается в своем поведении по отношению к Луизе-Жюли де Майи.
— Святой Боже! — цинично пробормотала мадам дю Оссэ.
— О, она столько сделала для бедных! Навещала их, шила для них... А у самой почти ничего не было.
— А навещала ли она бедных и шила ли для бедняков, когда была в фаворе у короля?