— Скорее всего, это де Субиз. Они с Аделаидой очень подружились.
— Де Субиз?! Какое скандальное предположение.
— Не более скандальное, чем...
Лбы морщились, пальцы подносились к губам — думать можно было что угодно, но произносить это вслух — нет, такие словечки могли стоить головы.
И вот Аделаида вернулась во дворец — несколько менее оживленная и несколько более осторожная, чем прежде.
Отношение к ней короля тоже изменилось — было заметно, что он уже не так горячо ее любит. Может быть, потому, что она как-то поскучнела, а может, потому, что стала старше — эксцентричность, радующая нас в людях очень молодых, начинает надоедать и раздражать, когда они становятся постарше.
Луи припомнил прозвища, которые дал своим дочерям в детстве. Аделаида была Оборванкой, Виктория — Поросенком, Софи — Обжорой, а Луиза Мари — Тряпочкой. В детстве в этих прозвищах не было ничего унизительного — они скорее говорили о любви короля к его дочерям. Сейчас же они приобрели новое значение: они говорили о его к ним презрении.
Отношение короля при дворе заметили сразу же, и многие перестали выказывать мадам Аделаиде прежний респект.
У короля вошло в обычай приглашать ее поиграть на музыкальных инструментах для увеселения своих гостей. Подобно матери, Аделаида была музыкантшей никудышной, и, подобно матери, была твердо уверена в своих музыкальных способностях.
Аделаида играла весьма энергично и создавала немалый шум, а король ей аплодировал, и чем негармоничней был этот шум, тем громче были его аплодисменты. Придворные следовали примеру короля, а Аделаида улыбалась довольная — ей и в голову не приходило, что над нею просто издеваются.
Луиза Мари умоляла сестру не выставлять себя на посмешище, но Аделаида лишь шипела в ответ: вам следует обуздать свою зависть и ревность! Луиза Мари пожимала плечами и отходила в сторону.
Это был лишь один из примеров, демонстрировавших, до какой степени король изменил свое отношение к старшей дочери. И мадам д'Эстрада решила воспользоваться сложившейся ситуацией.
Ее любовник, вечный интриган граф д'Аржансон, не отказался от идеи изгнания мадам де Помпадур, графиня разделяла его решимость. И они увидели в Аделаиде инструмент для осуществления своих замыслов. А тем временем мадам д'Эстрада осторожненько начала прощупывать варианты воздействия на принцессу — у правительницы гардероба возможностей было немало.
Однажды Аделаида выразила намерение надеть одно из своих самых дорогих платьев — из розового шелка, расшитого звездами и украшенного золотым орнаментом. Но платья в гардеробной не оказалось.
— Где же оно? — потребовала Аделаида,
— Вы забыли, мадам,— ответила мадам д'Эстрада,— вы подарили это платье мне.
— Вам? Я отдала его вам? Но я такого не помню.
— О, мадам,— графиня потупила очи,— это было, когда вы собирались... ненадолго покинуть Версаль. Платье стало вам тесновато в талии, и вы...
Глаза Аделаиды вспыхнули — совсем как в старые времена, но она сдержала себя.
— Да, да, я... Я просто забыла.
И после этого из гардеробной начали пропадать наряды, и хотя Аделаида ненавидела мадам д'Эстрада, прогнать ее она опасалась.
***Такое положение дел продолжалось довольно долго, Аделаида вдруг перестала носить роскошные платья, — а одеться она любила всегда. Мадам де Помпадур заметила, что ботинки на принцессе тоже довольно поношенные, а порой она выходит и без чулок.
Выяснить, в чем дело, маркизе труда не составило. К тому же она презирала мадам д'Эстрада и не забыла, какую роль сыграла та в истории с графиней де Шуазель-Бопре. Отомстить ей сразу же после той истории она не могла — двор должен был считать, что приключение это было столь незначительным, что и обсуждать его не стоит. Теперь же она увидела возможность изгнать одного врага и превратить в друга другого.
Она испросила у мадам Аделаиды разрешения на встречу. Уже сам тот факт, что Аделаида согласилась принять маркизу, говорил о том, что принцесса весьма изменилась. И при встрече маркиза увидела совсем другую мадам Аделаиду — вовсе не экспансивную, глуповатую и своенравную девушку, которой та прежде была.
Маркиза вела себя так, словно после долгой разлуки встретились давние приятельницы, и Аделаида, доведенная мадам д'Эстрада почти до нервного истощения, была Помпадур за это даже благодарна.
— Простите меня за назойливое вторжение, — начала мадам де Помпадур, — но мне показалось, что вас что-то расстраивает, и я хотела бы предупредить вас о некоей злобной особе, находящейся вблизи вас.