Мадам дю Оссэ кивнула и отвернулась, чтобы врач не видел выражения ее лица, но он прекрасно понимал, что она чувствует.
***e/>
Машо и д'Айен прошли в помещение стражи, где содержался Дамьен.
Герцог д'Айен был особенно зол — ведь покушение произошло в его присутствии, в присутствии капитана королевской стражи, и он никак его не предотвратил. Он твердо решил продемонстрировать королю и всем остальным, что считает этот акт чудовищным, что подлому предателю пощады не будет. Герцог д'Айен, сын маршала Франции, герцога де Ноайля, поддерживал иезуитов и потому решил, если получится, выудить у Дамьена информацию, компрометирующую янсенитов.
Машо же, со своей стороны, терпеть не мог иезуитов и потому решил, что Дамьен действовал от имени этого ордена. Он видел в Дамьене орудие заговора с целью возвести на трон дофина, а поскольку дофин всегда твердо придерживался того, что говорили иезуиты, следовательно — Дамьен их агент.
Таким образом оба эти могущественных господина вошли в узилище несчастного Дамьена с твердой решимостью получить показания, компрометирующие противоположные стороны.
Дамьен встретил их спокойно. Он тихо улыбался — хотя стражники уже разукрасили его физиономию ссадинами и синяками.
— Ответьте, — начал Машо, — было ли лезвие отравленным?
— Клянусь, что нет! — вскричал Дамьен.
— Так как же вы рассчитывали убить короля... таким маленьким перочинным ножиком?
— А я и не собирался убивать короля, я только хотел преподать ему урок.
— Какой урок?
— Чтобы он вырвал из своего сердца зло и гадких советчиков и начал править своим народом мудро.
— Кто вам приказал сделать это? — спросил д'Айен.
— Никто.
— Вы лжете.
— Я не лгу! Я сделал это по велению Господа и народа.
— Вы совершили это преступление из религиозных побуждений? — прицепился д'Айен. — Каковы же они?
— Народ голодает. Он умирает в горе и нищете.
— Вам заплатили, — вмешался Машо. — Кто вам заплатил?
— Я же говорю, я сам это сделал, ради славы Господа и счастья народа. Я не собирался убивать. Если б я хотел убить, я бы так и сделал.
— Вам приказали иезуиты? — продолжал Машо.
— Клянусь, нет.
— Тогда, может быть, янсениты, враги иезуитов? — предположил д'Айен.
— Никто из смертных мне не приказывал. Я сделал все по велению Господа.
— Почему вы говорите о нищете? Разве вы не служили в домах, где было достаточно еды?
— То, что добро лишь для одного, не есть добро ни для кого, — таков был ответ Дамьена. — У него есть сообщники, уверен в этом,— сказал д'Айен.
— И мы их найдем, — пробормотал Машо.
— Вы вольны сделать со мною все, что вам будет угодно, -вскричал Дамьен. — Вы можете меня пытать!.. Вы можете распять меня на кресте! И я умру с гимном радости на устах, ибо так умер Господь наш!
— Все это пустая бравада, — разозлился Машо. — Давайте посмотрим, как он держит свое слово.
И он приказал, чтобы узника раздели догола, привязали к кровати и принесли плетки и раскаленные щипцы.
Машо и д'Айен наблюдали; как раскаленные щипцы сжигали плоть узника, а он лишь кричал:
— Я один совершил это... Один!.. Ради вящей славы Божьей!
***e/>
Луи приказал опустить полог постели — он хотел остаться в одиночестве.
Тринадцать лет прошло с тех пор, когда он вот так лежал, в ожидании смерти, в Метце; тринадцать лет с тех пор, как он поклялся своим духовникам, что, если выживет, будет вести жизнь, достойную. И верно, некоторое время после выздоровления он пребывал в раскаянии, но потом все вернулось на круги своя.
За эти тринадцать лет он изменился. В те дни он был предан мадам де Шатору, верен своей метрессе. С тех пор он потерял своим любовницам счет — он даже не представлял уже, сколько именно девушек прошло через Олений парк. Он презирал себя и свою жизнь, но с годами стал более циничным, и, как умный человек, понимающий, что может с легкостью себя обманывать, сознавал, что сколько бы он ни каялся, раскаяние его все равно не будет истинным.
Вот почему размышления его о будущем были такими горькими.
Он также понимал, что эти его страдания были скорее духовными, а не физическими, поскольку стало ясно, что лезвие не отравлено и что нападавший оказался обыкновенным фанатиком.
И все же он должен попытаться начать жить по-другому, он должен слушать священников, он должен регулярно посещать церковь... Придется на время отложить визиты в Олений парк, и за мадам де Помпадур он тоже посылать не станет. Конечно, фактически она уже перестала быть его любовницей, однако она остается его другом, и церкви это не нравится, что затруднит его покаяние.