— Вордсворт, — говорил он, размахивая портвейном над своими огненными локонами так, будто хотел сам себя окрестить, — был тем, кто не мог никого потрясти.
По крайней мере он не называет его больше, как домашнее животное.
— Поэтому вы все всегда считаете, что благодаря ему Колридж, ветрогон, смог так воспарить. Это как быстрый взлет с твердой поверхности.
Настала пауза, которую я очень хорошо знал и иногда прерывал из-за нечеткости понятий, как, например, «вы все» или «всегда», и просил его отвечать за свои слова. В конце концов, он мой ученик, а я — мастер. Тогда почему же я не заказываю графин с вельтлинским «Изумрудом» для нас с Анной или на худой конец только для себя?
— На самом деле, — сказал Мартин (я не знаю никого в моем филологическом окружении, кто бы говорил столь безапелляционно), — на самом деле Колридж мог бы и дальше писать, даже если ему исполнилось бы девяносто восемь, если бы Вордсворт не перетянул бы его так жестоко в свой сплоченный буржуазный мирок.
В такие моменты я обычно указывал Мартину на резкость формулировок и давал ему понять, что я бы направил его мысли в другую сторону.
Анна никогда не вмешивалась в наши дискуссии, но в тот момент, когда мы говорили о магическом годе, я заметил на ее губах что-то странное: гибрид улыбки, наполовину язвительный, наполовину сочувствующий. Словно перед ней в освещенной комнате находились два слепца, натыкавшиеся на разные предметы, старательно ощупывая их, чтобы составить общее впечатление об этом помещении, в то время как она видела абсолютно все. Часто она внезапно вставала, кокетливо произносила нечто вроде:
— Я оставляю моих умных мужчин на некоторое время наедине. — Потом медленно шла к стойке бара, опрокидывала двойной мартини и заговаривала с другими гостями. Через некоторое время со стороны стойки доносился громкий смех, а я старался не показывать виду, что мне намного приятнее было бы слушать смех Анны, чем монологи Мартина.
Все же ярость, с которой он выражал свое пристрастие, меня поражала.
— В сущности, — сказал он однажды (кстати, еще одно из тех выражений, от которых я тщетно пытался его отучить), — в сущности, Вордсворт являлся творением самого Колриджа, и, как он обычно поступал со всеми своими великими произведениями, его он тоже не закончил.
У меня не вызывало сомнения, что Мартин просто стянул у кого-то эту мысль, но я не знал у кого. Хорошая кража заслуживает уважения. Я заказал еще два «Зандеман». Отчасти в качестве жеста доброй воли. Анна улыбнулась мне из-за стойки — заговорщически, как утверждал мой эльф.
И все же я не мог удержаться от искушения целыми днями названивать Анне. Но только днем, потому что вечером это было бы очень рискованно. И даже если бы мне настолько не повезло, я непременно придумал бы что-нибудь. Просто положить трубку было не очень хорошей идеей, к тому же я не настолько одарен, чтобы имитировать голоса. Но сложные ситуации разрешаются, как правило, в момент их возникновения.
К счастью, до этого не дошло. Каждый раз, когда я звонил — во время набора номера я откашливался в целях профилактики, ведь собеседник с комом в горле не предвещает ничего хорошего, — срабатывал автоответчик. Не было записанного текста, а просто фрагмент мелодии, «добро пожаловать в другой мир», насколько я мог разобрать лепет. Наверняка какая-нибудь чушь из MTV. A я-то думал, ее вкус лучше, после происшествия с «Verklärte Nacht».
Когда бы я ни позвонил — а в самые трудные периоды это доходило до четырех раз в день, — никто не снимал трубку.
Анна оставалась недосягаемой для меня.
Или не только для меня? Автоответчик, который включался бы только тогда, когда звонит нежеланный гость, еще не изобрели. Поэтому я утешался мыслью о том, что моя участь постигала каждого. С другой стороны, говорил я себе, для того и придуманы автоответчики, чтобы оставлять сообщения.
В конце концов я сделал это. Я осторожно выговаривал слово за словом, как жертва ДТП делает неспешно шаг за шагом во время первой прогулки в реабилитационной клинике. Я думаю, это было в равной степени как аккуратное, так и скучное послание.
Целых два дня я не отходил от телефона, ни дома, ни в институте, более чем на пять метров. Потом сдался.
Однажды, в один из особенно солнечных весенних полудней, мой эльф не вытерпел.
— Ты серьезно думаешь, — сказал он и впился своими когтями в мое плечо, — что твое бормотание выманит кого-то из засады?