Опечалился?.. Нет, Тимофевна, тут не печаль, тут куда как хуже! Впрочем, что касается жены, то близко к тексту, хотя с красавцем — спасибо тебе на добром слове — немного погорячилась. Хреново все выходит, если даже местные ничего о моем наследстве не слышали. Тут и сельсовет не поможет, придется тащиться в районный центр, а то и в областной, и выяснять там. Без бумаг со мной никто разговаривать не будет — они и с бумагами-то не разговаривают — значит опять давать взятки и при этом еще упрашивать. Вечная наша российская тягомотина, а время уходит!
Николай, добрая душа, пододвинул ко мне налитую до краев граненую стопку:
— Выпей, Глебань, взбодрись! Раз документик справный, то и дом найдется. Только учти, цена ему в базарный день ломаный грош, так что стоит ли искать? Стоял бы в городе, можно было бы продать, а в нашем захолустье кто его купит? Вон, племянники Захара на том краю деревни, — повернулся он к матери, — бобыля, что с тобой хороводился, третий год объяву в газету дают…
— Скажешь тоже: «хороводился»! — передразнила сына Тимофевна и нахмурилась: — Слышь, Кольк, а не продала ли евоному дяде свою хибару Зеленцова?.. Хотя нет, нонешним летом к ней родственнички наезжали, цельный табор…
Перепутать невозможно, соображал я, слушая вполуха их разговор, в свидетельстве на дом черным по белому стояло: деревня Соловьиха. Я тогда еще подумал, что никогда раньше названия такого не слышал. И район совпадает, и область. Нет, никакой ошибки здесь нет. Тем временем Колька с матерью закончили перебирать односельчан и все без результата. Старуха даже пригорюнилась, подперла морщинистую щеку кулаком, как вдруг оживилась:
— А помнишь, летошним годом ты привозил из района землемеров?..
Посмотрела на сына испытующе, с прищуром. Тот аж взвился. Незамысловатый, казалось бы, вопрос привел его в крайнее возбуждение:
— Акстись, мать, сама подумай, что воротишь! — замахал он на старуху руками. — И не летошним, а годов пять как… — обратился ко мне, словно ища поддержки: — Когда дядька твой дом купил?
— Откуда мне знать? — пожал я плечами. — Дату на документах не запомнил…
Да и какая разница, когда старику стукнула в голову моча приобрести в этой глухомани недвижимость. Однако Колька воспринял мои слова как аргумент в свою пользу:
— Во, видишь! А ты говоришь…
— Погоди, не балабонь! — осадила его Тимофевна и, что удивительно, Колька тут же сбавил обороты. Перестав напирать на голос, он обратился к скрытой от меня, но понятной им обоим логике: — Они ж крутились вокруг дома на выселках!..
Сказано это было так, как если бы служило последним, убойным в их препирательстве аргументом, но старуха уже перешла в наступление:
— Нет, ты скажи, привозил землемеров или не привозил?
— Ну, привозил! — неохотно согласился Николай и недовольно надулся.
— То-то же! — с видом триумфатора обратилась в мою сторону Тимофевна: — Если есть здесь, милок, твой дом, то только тот, что стоит за околицей, — помялась. — Не знаю, как и сказать-то, странный он, ентот дом, странный и страшный, люди давно его сторонятся…
Сердце мое екнуло, я насторожился. Бывает так, ничего еще толком не знаешь, а уже уверен в правильности догадки. Слова старухи удивительно соответствовали тому, что со мной происходило. В них была интрига и обещание разгадки, и окружавшая меня последние сутки таинственность. Да и не мог старик, с его вечной скрытностью, купить нечто обыкновенное, не в его это было духе.
Разобиженный Колька выразил свое несогласие с матерью шипением:
— Сторонятся!.. Проклятье на этом доме, вот что! Ты расскажи Глебу, расскажи, ему будет интересно…
Тимофевна кобениться не стала, но, как опытная сказительница, повествование повела издалека:
— Я еще в девках бегала, — утерла она концом головного платка влажный рот, — а дом на выселках уже стоял заколоченный и за ним тянулась дурная слава. Когда он был построен никто толком не знает, но бабка моя сказывала, будто бы еще при Петре — батюшке приехал в Соловьиху один купец. Что его сюды привело — неизвестно, только жил он раньше в городе, где вместо улиц текут реки. Высокий такой, из себя видный, с густой курчавой бородой, — продолжала старуха, получая видимое удовольствие от импровизации. — Он дом и поставил. Только прожил в нем недолго, беда приключилась. Пошла однажды жена его, красавица писаная, купаться, а назад не вернулась. Искали ее всей деревней, но так и не нашли. И вот что странно: речка у нас спокойная, неширокая, утонуть негде, а и утонешь, никуда не унесет, а ее нигде нет. День проходит, неделя, месяц, запил купец, затосковал. Что ни ночь, слышится ему голос. Звала его лебедушка, да так настойчиво, так печально, что собаки по дворам воем выли и под лавки забивались. Звала, звала… — бабка выдержала драматическую паузу, — и дозвалась! Спать перестал, ходил черен с лица, а через полгода и сам пропал, как никогда и не жил…