— Что это ты так разволновался? — пробурчал дядюшка Кро, видя, как я беззвучно, словно рыба, двигаю губами. Похоже, негодяй научился понимать меня без слов: — Кому они нужны там, где сами люди — тени!
Я обвел взглядом широкую полосу утыканного осколками скал песка и все во мне содрогнулось. Душа наполнилась безысходной тоской. Словно в поисках чего-то, на что можно было опереться, я повернулся к покинутому нами берегу, но зрелище сгрудившихся у вод забвения людей оказалось еще более гнетущим. На выступавшем из желтоватой дымки сонмище лиц лежала печать отрешенности, взоры несчастных были устремлены в одну точку, но на самом деле каждый из них смотрел в себя. Старые и молодые, красивые и безобразные, они отряхнули прах жизни с ног своих и теперь тщились понять что же это такое было. Совсем недавно я удивлялся тому, что святые такой радостной религии, как христианство, никогда на иконах не улыбаются. Дитя, я тогда не знал, что им, как сейчас мне, довелось повидать! Из под кисти богомаза не могло выйти ничего, кроме бесконечной любви к страдальцам, имя которым легион…
Дядюшка Кро, если и думал о чем-то, то совсем о другом:
— Ложись рядом, Дорофейло, погрей старые косточки! Если бы не царящая здесь безысходность, так бы на этом берегу и обретался…
Однако перспектива поваляться на пляже с видом на врата ада меня не обрадовала. К гнусности пейзажа добавлялся отчетливый запах сероводорода, хотя и без него состояние мое было близко к обморочному. От причала, рядом с которым мы вышли на берег, к озарявшемуся красными всполохами входу в пещеру вела уложенная каменными плитами, выбитая ногами грешников дорога. О низко положенные бревна настила тяжело плескалась тягучая, как мазут, вода. Накатывая на черный песок, волны на мгновение застывали, потом так же медленно и неохотно отползали назад, обнажая сплошь усеянное монетами дно. Греческий обол соседствовал здесь с американскими центами, а кое где можно было разглядеть и российские полушки вперемешку с грошиками.
И на этот раз дядюшка Кро проявил чудеса догадливости. Проследив направление моего взгляда, лениво заметил:
— Традиция такая, класть под язык покойничку мелкую монетку! Для Харона. Только лодочнику денежки эти без надобности…
Зевнув во всю пасть, крокодил прикрыл блаженно глаза. Я опустился на песок и стащил с себя теннисную майку, вытер носовым платком взмокшие лицо и шею. Сейчас бы, как после парной, броситься в снег, а потом выпить запотевший стакан белого сухого с минералкой! Но аллигатор не дал мне расслабиться и погрузиться в мечты:
— Ладно, хватит прохлаждаться, поползли! Когда придет новая партия грешничков, Церберу будет не до нас…
Прохлаждаться?.. Ну и воображение же у хвостатого! Мне бы немного придти в себя или, хотя бы, просто подышать полной грудью, но дядюшка Кро уже вступил на выложенную камнями дорогу и, переставляя чудовищные лапы, зашустрил к вратам ада. Ничего не оставалось, как только покорно плестись за ним.
Вот, оказывается, каков он, последний путь, — размышлял я, понуро глядя себе под ноги, — весь в рытвинах и выбоинах, оставленных миллиардами прошедших им людей. О чем они думали, спотыкаясь об эти камни, если думали вообще? Что согревало их души на пороге преисподней? Мысль о том, что вопреки всему удалось зачерпнуть горсть счастья? Или благодарность Господу за шанс жить и изменить себя?.. А я, я о чем думаю? Ведь все получается в точности, как я того боялся: сначала на этот берег, теперь к вратам ада, а там остается один шаг… Так, может, и они, в точности как я, надеялись до последнего?..
Ноги отказывались двигаться, я передвигал их с трудом, но к дыре в скале мы все же доковыляли. К аромату тухлых яиц здесь присоединился отчетливый запах серы. Над непроницаемо черным входом в пещеру растяжкой красовался плакат: «Оставь надежду всяк сюда входящий!», а ниже кривыми, прыгающими буквами стояло: «Уходя из жизни, вытирайте ноги!».
Знавший повадки Цербера, дядюшка Кро заглянул за стоявший сбоку, на манер сторожевой будки, осколок скалы и драматическим шепотом сообщил:
— Дрыхнет, собака! Постарел трехглавый, мышей не ловит…
В следующую секунду подлунный мир огласился душераздирающим ревом. Выскочивший из-за камня огромный пес был поистине ужасен. Шесть глаз его горели неистовым огнем, три пасти изрыгали проклятья. Увидев аллигатора, он сразу успокоился и сладко зевнул:
А, это ты заявился мой сон потревожить!
Нет мне, собаке, ни отдыха, нет и покоя
Вечно якшаешься, Кро, ты с кем ни попало
Нет бы дремать — ты других без нужды будоражишь
Иль затворил я пред вами ворота Аида?
Или приятель твой робок и страхом охвачен?
Поздно метаться, ходу обратного нету
Ждет не дождется его крутая тусовка
У дядюшки Кро от удивления отвалилась нижняя челюсть.
— Ты что, Цербер, белены объелся? Где ты только таких слов нахватался?..
Выбросив перед собой передние лапы, огромный пес до хруста в костях потянулся, после чего рухнул ими же на песок:
Разный народец приходит к дверям преисподней
И не таких тут речевочек можно набраться
И с матюгами последний порог преступают
Фенечка в том — умирают не только поэты!
По-видимому, упоминание версификаторов навело Цербера на новую мысль. Собака оживилась и, сведя вместе головы, приступила к нам с Кро с вопросом:
Ну-ка ответьте, бродяги, мне без обмана
Лучше ль Овидия вирши я сочиняю?
Стиха творением мир украшая подлунный
Он же, надменный, меня изводит насмешкой!
Ответ дядюшки Кро был полон бьющей в глаза искренностью:
— Завидует, Цербер, Овидий тебе завидует! Ты лучший поэт их всех известных мне собак и лучшая собака из всех известных мне поэтов, хотя среди них встречаются не только злобные, но и откровенно кусачие.
Мудрые речи я слышу, о друг Каллиопы
Правду всегда говорить легко и приятно!
Что привело вас, любимцев богини Паллады
К этой юдоли великой и страшной печали?
Аллигатор выступил вперед, как если бы собрался держать речь:
— Мудрость твоя вовеки с нами пребудет!.. — молвил он и от неожиданности замер. Сплюнул на песок с кривой усмешкой: — Ну и заразный же вещь — этот твой амфибрахий! Чуть недоглядишь и сам начнешь выражаться стихами. Нам, Цербер, нужен твой совет, затем и пришли…
C этим, ребята, проблем у вас точно не будет
Разве напрасно я бдю у ворот преисподней!
Глупый Харон берет за услугу деньгами
Мне же усопшие плату дают мудрым словом.
Вспомнив, однако, что совсем недавно говорил о других, возможно тоже мудрых, но непечатных словах, Цербер, тем не менее, нимало не смутился.
Дипломатичный дядюшка Кро, со своей стороны, счел за благо на защиту походя оболганного лодочника не вставать. Разговор, как следовало из его неспешного начала, обещал быть долгим. Опустившись на каменную плиту, я огляделся по сторонам. Отсюда, а дорога от причала забирала понемногу в гору, широкая река была видна, как на ладони, а утлая лодчонка перевозчика казалась крошечной щепочкой.
Расположившийся рядом крокодил заговорил не спеша, с подчеркнутым уважением и реверансами в сторону раздувавшей щеки собаки:
— Видишь ли, мудрейший из мудрых, тут произошла история, заслуживающая твоего внимания. Вероятно ты помнишь, я имел уже удовольствие рассказывать тебе о живых людях, кто обладает редкой возможностью заглядывать в наш с тобой мир. Эти избранные приходят к водам забвения и покидают их по собственной воле, чем и отличаются от тех, кого ты вынужден лицезреть переступающими порог врат ада. Все они владеют тайной возвращения в жизнь, но с одним из этих ребят произошла незадача. — Дядюшка Кро бросил в мою сторону быстрый взгляд и продолжал: — Мой друг Дорофейло, человек в высшей степени достойный, позабыл, одолеваемый заботами, в чем состоит секрет и теперь вынужден скитаться в безвременье. Не мог бы ты оказать нам маленькую услугу…
Поскольку мысль была донесена, аллигатор почтительно умолк и изобразил на умильной морде нечто вроде приторной улыбки царедворца. Молчал и трехглавый пес, две боковые головы которого откровенно дремали, в то время как брови третьей медленно ползли вверх, а лоб покрывался крупными морщинами: