– Чего надо? – глянул я из-под локтя.
Баклан заорал громче. Я поднялся, взял в руки рапана. Изгрызенные края ракушки говорили, что баклан сражался с ней долго. С трудом я выковырял мясо и бросил баклану.
– Вываривать надо, – сказал я.
Баклан заглотнул мясо и улетел. А мне они казались глупыми птицами.
Я вернулся ненадолго в Хадыженск. Сходил в горы за кизилом, из которого мама сварила варенье. Заодно нарвал ажины, колючим кордоном опоясывавшей подножия гор. Два дня поработал на бахче, где станичные молодухи чуть не прибили студента арбузами. Баб много, студент один, и арбузы летят в машину, как ядра. Но ничего, спасся, – и вот я в Минске.
2
Сказать, что всё долгое лето я думал о Еве – ничего не сказать.
Юные и уже не юные тела дев и див преследовали меня от Сочи до Белореченска. Пляжи, танцплощадки, пустынный берег, по которому неведомо куда бредёт задумчивая девица; горная речка, пробивающая в камнях русло через самшитовую рощу, и в озерце под водопадом плещется русалка. Как молодой курцхаар, худо натасканный на дичь, я делал стойку почти на каждую из встреченных, но всё без толку. Дичь упархивала от неверного движения, от сглатывания слюны, от дрожи вытянутого напряжённого тела.
Конечно, в каждой улыбке, в каждом взмахе волос и летящем шаге длинных ног я видел Еву. Я плыл за девушками в горных речках Пшиш, Шепсуго, Белая, я нырял за ними с молов Дагомыса, я танцевал на турбазах под завораживающую мелодию армянского шлягера «О, Серук, Серук…», я целовался с Таней под окном дома, где в это время поднимали стаканы мой батька и Танин муж, физрук техникума. Но удовлетворения не было, потому что не было рядом Евы. К концу лета я уже твёрдо знал, что жить без неё не могу. Если и существовало на земле приворотное зелье, каким-то образом меня им опоили. Вероятно, оно было подмешано в вино, банки с которым стояли на табуретках у калиток по дороге к пляжу. Это было восхитительно. Ты идёшь к пляжу в Дагомысе, Геленджике, Туапсе, Джубге, а в банках у калиток колышется тёмная маслянистая жидкость. Кладёшь на табуретку двадцать копеек, выпиваешь стакан и шествуешь дальше. Да, в вине таился слабый привкус отравы, но я его не распознал.
Богатство плоти на юге ошеломляло. Я дурно спал ночами и думал о встрече с Евой. Втайне я радовался, что не столкнулся с ней на одном из пляжей побережья. Теоретически такое могло быть. Она улыбнулась бы мне из-за плеча очередного поклонника, и это был бы конец. Пока же оставалась возможность всё уладить.
Прежде всего я позвонил в Киев Сане. Мой лучший друг учился в институте инженеров гражданской авиации. Всё лето он оставался в Киеве, потому что был яхтсменом. А чем занят яхтсмен ранга Сани? Вылизыванием яхты. Об этом он писал глухо, но я догадывался, что дедовщина в их спорте похлеще армейской. Капитан Саниного четвертьтонника «Гелиос» по совместительству был заведующим кафедрой института, то есть доктором наук, чьим-то зятем и прочее. Саня с напарником латали паруса, чинили шкоты и фалы, укрепляли мачту, подкрашивали корпус, каждый час окатывали водой палубу. Капитан прибывал на судно в пятницу или субботу, – и обязательно с любительницей морских прогулок, иногда с двумя. «Без излишеств», – писал Саня. Но у капитана была законная жена, и это вносило дополнительный оттенок в яхтенную муштру. Когда капитанская жена появлялась на яхте ранним воскресным утром, Саня с напарником обязаны были скатиться в рубку до неё. Девицы в этом случае оказывались подружками раздолбаев матросов, и капитан устраивал им перед женой показательную выволочку. С похмела, писал Саня, у него получалось особенно хорошо.
Но в сентябре Саня оставался хозяином яхты. Капитан убывал с женой на заслуженный отдых, и Саня мог весь сентябрь без помех холить и лелеять яхту.
С трудом дозвонившись до яхт-клуба, я сказал Сане, что приезжаю.
– С девицей? – уточнил он.
– А як же.
– Давай. Мы здесь тоже найдём.
Пятого числа наш курс уезжал на картошку. Мне картошка не светила, потому что официально я был отозван на тренировочные сборы. В октябре первенство республики среди вузов, и от его результатов зависела не только зарплата тренеров. Есть результат – есть общага, стипендия, свободное посещение занятий. Виктор Семёныч, тренер борцов-вольников, собрал нас уже второго числа.
– Разожрались, значить? – оглядел он питомцев. – Ну что ж, с завтрашнего числа начнём.
И он показал кулак.
Сам Семёныч боролся ещё недавно. Выигрывал турнир за турниром, готовился к чемпионату Европы – и вдруг прободная язва. Поговаривали, что Семёныч прикладывался к бутылке и до язвы, и после. Но пропасть ему не дали, засунули тренером в университет. Иногда Семёныч выползал на ковёр – и у нас глаза лезли на лоб. Весом не больше шестидесяти пяти килограммов, он разрывал тяжей.