Проплыл Крокодил, по обыкновению переваривая пищу. Один из пажей Евы кинулся к нему обниматься. «Боксёр, – понял я, – с Крокодилом обнимаются только боксёры». Крокодил с пажем грохали кулаками по спинам друг друга, смахивая ненароком навернувшуюся слезу, Ева забавлялась.
Володя, командовавший парадом, подал знак: пора. На сцену высыпала команда КВН, съезд начался. Рядом со мной нервничала Ленка. Она должна была читать отрывки из моей повести. У авторов редко бывают звонкие голоса, Ленка вынуждена была сдаться под моим и Володиным нажимом.
– Здесь ударение правильно? – совала она мне листок. – А в этом слове?..
– Как прочитаешь, так и правильно, – отвечал я афоризмом Ивана Ивановича, нашего преподавателя русского языка.
– Смеёшься, а мне на сцену… – чуть не плакала Ленка.
Миниатюры закончились.
– Вперёд! – повернулся к Ленке Володя.
Она вскочила, задохнулась, наступила мне на ногу и унеслась.
Повесть слушали хорошо, смеялись, хлопали. Ева теребила то одного, то другого ухажёра, страдая от недостатка внимания. Крокодил, по обыкновению дремавший, вдруг невпопад заржал. Евины пажи, встрепенувшись, его поддержали. Публике понравилось и это.
Ленка освоилась, перестала частить и заикаться. Я сел свободнее. Володя повернулся ко мне и удовлетворённо мигнул: порядок.
Ева ни с того ни с сего обиделась. Пухлые губы вздрагивают, взгляд мрачный, длинная нога нервно постукивает по переднему сиденью. Вот-вот вскочит и выметнется из зала. Кавалеры забыли об отведённой им роли, вертят головами, заглядываются на раскрасневшихся девиц. Бедная Ева. Рука её сжимается в кулак, и он не такой уж маленький. Но хороша Ева и в гневе. А может, особенно хороша в оном. Перехватив её как бы случайный взгляд, я корчу рожу. Ева опускает голову – и поворачивается ко мне уже улыбающаяся. Подсказка принята. Забывшийся да будет наказан.
На сцене давно уже поют, отплясывают, хохмят. Володя железно выдерживает регламент съезда. «Почём стоит похоронить?» – «Пять рублей». – «А без покойника?» – «Три рубля, но это унизительно». Народ стонет, плачет, некоторые лежат.
Я замечаю секретаря комитета комсомола факультета Баркевича. Лицо, конечно, каменное, но разве может оно быть иным у вожака молодёжи? Вижу, как разевает пасть Крокодил, легонько толкает локтем соседа, и тот сваливается с кресла, хватая ртом воздух. По печени попал. Крокодил уж если ткнёт, мало не покажется.
Ленка, вновь оказавшаяся рядом, на себя не похожа. Глазки горят, зубки сверкают, грудь волнуется. А что, вполне может понравиться. Вон Евин боксёр уставился, поплыл, как от хука в челюсть.
– Чего он?.. – у Ленки покраснела даже шея.
– Состояние грогги, – говорю я. – Бери за верёвочку и веди, куда пожелаешь.
– Больно надо! – фыркает Ленка.
– Напрасно.
Съезд заканчивается гимном. Весь зал поёт «Гаудеамус».
– Молодцы мы все, – смахивает со щеки слезинку комсорг. – Делегаты съезда приглашаются за кулисы.
Да, я видел, как Крокодил со товарищи таскал звякающие саквояжи. Не пойти нельзя. К тому же сквозь толпу проталкивается Ева, хватает меня за руку, прижимается бедром.
– Идём?
– Куда?
– На кудыкину гору.
Ева вроде не делегат, но участие её в закулисной части съезда ни у кого не вызывает сомнений.
– А кавалеры? – шарю я по толпе взглядом.
– Не твоё дело.
Действительно, что это я Евиными кавалерами озаботился. Пороть их будут. Ева уж постарается высолонить розги.
Крокодил мечет бутылки, по кругу идут стаканы, которых не хватает. Ева умудряется завладеть двумя стаканами, один суёт мне:
– На брудершафт?
Медленно пьём, целуемся. Евины губы приятно горчат. Народ вокруг делает вид, что всё в порядке вещей.
– Уходим по-английски, – шепчет Ева.
– Куда? – удивляюсь я.
– К тебе.
– В общагу?! – едва не роняю из рук стакан.
– Давай, сначала ты, потом я. Жди меня у входа в скверик.
Я пячусь, натыкаюсь в потёмках на Ленку, которая заполошно машет рукой: уходи! В коридорах народ уже рассосался. На втором этаже стоит Емелин, раскуривающий папиросу. «Во сколько он уходит домой? – мелькает мысль. – И есть ли у него нормальный дом?» Емелин сильно хромает, говорят, ранение он получил в армии. Наш замдекана даже в штатском остаётся майором. Отдаёт приказы, выслушивает донесения, следит за причёсками разгильдяев и короткими юбками девиц. Правда, на последних он только косится. Служба, и на филфаке у Емелина служба. Иногда кажется, тянуть её тяжелее, чем в армии.