— Сообщили бы, — нерешительно возразил отец.
— Кому нужен чужой человек, если даже мы о нем не беспокоимся. Мне он все-таки брат родной. Дай денег на дорогу, я съезжу на каникулах.
— Ты же знаешь, деньги я до копейки отдаю матери.
— Возьми — ты глава семьи.
— Не даст она денег на бесполезную поездку.
— Тогда я зайцем поеду. Сяду в поезд и поеду, как дочь железнодорожника, — не сдавалась Лида.
— Хорошо, я займу у кого-нибудь, с получки отдам, — пообещал отец.
Лида съездила в Красноярск, но брата не нашла и, удрученная, вернулась назад. Приближался май, и девушке становилось все сложнее скрывать растущий живот. И однажды, в очередную встречу с любимым, последовало ее разоблачение.
— Что это у тебя? — в ужасе уставился Игорь на обнаженную твердую выпуклость на животе. — Ты беременна?!
— Да, милый Игорек, — с дрожью в голосе ответила Лида, давно готовясь к этой минуте.
— Почему ты молчала? Почему не сделала аборт, идиотка? — взревел Игорь.
— Я пыталась, но ничего не вышло, — дрожа всем телом, отвечала Лида, — я боялась тебя потерять.
— Ты все равно меня потеряешь, — он вскочил с кровати обнаженный, стройный, как сам Аполлон. Она смотрела на него синим взглядом и ждала его действий, которых так боялась.
— Одевайся немедленно и уходи, иначе я тебя побью, — угрожающе прошипел он. — Если ты не думаешь о себе, о школе, о предстоящих экзаменах, то я — думаю!
— Игорек, любимый, — взмолилась Лида, — не гони меня. У меня есть только ты. И больше никого на всем свете. Помоги мне.
— Чем?
— Сочувствием, лаской. Ведь то, что там у меня внутри, произошло от тебя. Ты мужчина, ты должен защищать свою женщину!
— Ты забыла наш уговор.
— Я бы не требовала от тебя ничего, если бы не случилось это несчастье. Не беспокойся, я ничем не выдам наших отношений, но для меня важна твоя рука, чтобы я могла на нее опереться.
— А живот! Куда ты денешь живот? Он же растет. Почему бы тебе не попытаться сделать аборт?
— Сейчас уже поздно. Я ходила в больницу, мне отказали, точнее, предложили привести родителей. На дому делать — у меня нет денег.
— Я дам тебе денег.
— Но уже поздно, как ты не поймешь, милый.
— Прекрати надо мной издеваться! Убирайся отсюда поскорее и забудь о наших отношениях. — Игорь торопливо и нервно натягивал на себя брюки, ненавидящими глазами смотрел на девушку, которая дала ему множество приятных ощущений, о которых он не раз говорил ей, восхищался ее телом, умом, смеялся от ее шуток, наслаждался ее пением, танцами, чтением стихов, был без ума от ее темперамента и любви. Но это было хорошо, когда все шло гладко. Теперь все стало плохо. Он предупреждал ее, она знала его истинное к ней отношение, здесь он не лукавил, был честен и правдив. — Проваливай, сучка, расхлебывай сама то, что накопила в своем жбане.
От «жбана», вылетевшего из его уст, Лида едва не лишилась чувств, схватила свои вещички и, как ошпаренная кипятком собака, полуобнаженная выскочила на площадку.
Шумное бегство, к счастью, никто не заметил, но девушка была в отчаянии. Как потерянная, она до полночи бродила по улицам города, ищя выход из положения. Что она могла придумать? В голове ее стоял хаос звуков: то обрывки фраз акушерки, заставляющей привести родителей; то желчные слова бабки-повитухи, спрашивающей за свои услуги немалых денег; то вообще в голове звенела пустота, а ей казалось, что она сходит с ума от отчаяния и горя. В такие минуты Лиде хотелось землетрясения, разрушений, войны, бомбежек, паники — того всеобщего, огромного горя, в котором потонет ее личное, и она, как равный со всеми человек, будет бороться с постигшим людей несчастьем, а на ее беременность никто не обратит внимания, наоборот обрадуются новой жизни среди увечий и смерти. Ни к чему не придя, она вспомнила Анну Каренину и не раз приходила на станцию, но всякий раз у нее не хватало решимости пройти тот ужасный путь, что выпал книжной героине. В жизни на это отважиться оказалось труднее. Она представляла, как ее истерзанный труп подберут менты, станут выяснять причину самоубийства, обнаружат ее беременность и все откроется.
Нет. Она этого не хочет. Какой позор. Ей не безразлично, что станут о ней говорить в школе, а дома эта ненавистная сухая вобла. От ее злорадства Лида будет переворачиваться в гробу. Отца ей не жалко. Она ему почти безразлична, он забит ненавистной мачехой, почти не принимает участия в жизни дочери. От брата по-прежнему ни слуха, ни духа. На редкость бесчувственная семейка.