У немцев, очевидно, нет на прямой наводке противотанковых пушек. Те давно бы слизнули меня вместе с пулеметом. А раз нет, то не дам я вам подняться, господа фрицы. Не дам! Не дам! Не дам!
Сколько лент я расстрелял, не знаю. Перестал стрелять лишь тогда, когда на мое плечо легла чья-то рука. Оказалось — Гусева.
— Все, отбой, Кочерин. Кто остался жив, тот вернулся. Видишь, даже ракет немцы не бросают...
Рядом с командиром взвода стоит незнакомый мне старшина в новеньком полушубке.
На прощанье я даю еще одну короткую очередь и сползаю на дно окопа. Ноги уже не держат. Гусев и старшина присаживаются рядом.
— Скажи вот старшине, — младший лейтенант хлопает того ладонью по колену. — Почему ты оттолкнул его пулеметчика?
— Пойдемте в блиндаж, — с трудом отвечаю командиру взвода, — глоток воды выпью и все расскажу.
— Пошли. — Гусев поднимается, мы за ним.
Не знаю почему, но в блиндаже старшина вдруг становится более смелым.
— Ты, сержант, еще ответишь мне за самоуправство! Мой подчиненный...
— Трус твой подчиненный, старшина. Трус и подлец. Там наши люди гибли!
— Не смей мне тыкать. Я командир пулеметного взвода!
— На Курской дуге у нас командиром пулеметного взвода тоже был старшина. Ох, какой был командир!
— А меня это не интересует. Отвечай, почему ты оттолкнул моего пулеметчика?
— Если еще раз такое повторится, вот при своем командире говорю, я расстреляю твоего пулеметчика (умышленно говорю старшине «ты»). Расстреляю за то, что он трус. Знаешь, что он мне сказал? Нет? Так вот: он не хотел стрелять. Боялся, что его засекут немецкие пулеметчики в подвалах и жахнут сразу из нескольких. Понял, старшина?
— Ты мог доложить о его поступке мне...
— Там, — я указываю рукой на выход из блиндажа, — повторяю, гибли наши люди. А я должен был бегать по траншее и искать тебя, чтобы доложить об этом? А где ты, старшина, кстати, был в это время?
Старшина не считает нужным объясняться со мной. Да он бы и не успел сделать этого. Плащ-палатка, откинутая сильной рукой, взлетает кверху, и в проеме показывается долговязый сержант, командир отделения разведчиков. Его черное, остроносое лицо залито кровью, маскхалат изодран, глаза удивленно, как на привидения, смотрят на нас.
— Привет славянским народам! — Он медленно подходит к нарам и опускается на них. — Привет от человека, вернувшегося с того света.
— Привет, привет, сержант. — Гусев садится рядом с ним на нары, старшина и я продолжаем стоять. Наш разговор еще не кончен и добром, кажется, не кончится.
— Как сходили? — Гусев протягивает сержанту пачку «Беломора», тот берет папиросу, кладет ее себе за ухо, достает из внутреннего кармана телогрейки помятую фляжку, делает из нее глоток, другой, подает младшему лейтенанту.
— Выпей. Да и вы все выпейте за помин души оставшегося там. А сходили, что же, хорошо сходили. Если бы не какой-то ваш пулеметчик, ни один бы из нашей группы не вернулся. Нас ведь почти отрезали.
Младший лейтенант смотрит на меня, грустно качает головой, отпивает из фляжки и передает ее мне:
— Пулеметчику я об этом скажу. — Гусев с хитринкой в глазах смотрит на меня. — Взяли пленного?
— Приволокли. К майору повели его. Здоровенный, гад, оказался. Вон как физию мне разукрасил.
— А тот высокий, с усиками, живой? — Вмешиваюсь в разговор я. Мне очень хочется, чтобы пленного повел к майору именно он.
— Сударев? Нет, сержант. Не живой он больше. Там, за проволокой, остался мой закадычный дружок Володя Сударев...
Сержант достает из-за уха папиросу, закуривает от уголька, потом говорит:
— Большого ума был человек! Скромняга, хотя смелости у него на десятерых. Ведь это он стал прикрывать нас огнем, когда фрицы вдогон кинулись. А когда ваш пулеметчик вступил в дело, он к нам побежал. Да не добежал. Жалко, братцы, ох как жалко таких людей! Сам-то он токарь подольский.
Разведчик отвинчивает крышку фляжки, затем, подумав, завинчивает ее снова и сует фляжку за пазуху.
— Товарищ младший лейтенант, пока темно, разрешите, за Сударевым схожу. — Это решение приходит ко мне неожиданно, в каком-то внезапном порыве.
— Не сучи ногами, юнош! — Сержант сердито смотрит на меня, раскуривая погасшую папиросу. — За Владимиром Ивановичем я сам пойду. Я знаю, где он лежит, ты — нет. Если бы не хотел идти за ним, сам бы увел пленного к майору. Понял?
Разведчик встает, отсоединяет пустой диск, вставляет новый, полный патронов, завязывает тесемки маскхалата.
— Пока, славяне. Пошел за Сударевым. В случае чего фамилия моя — Тимурин. Тимурин Федор Иванович.