Начинается очередная «атака», Танк выползает из укрытия, «преодолевает» проход в железнодорожной насыпи и приближается к нашей «траншее». Ее, конечно, нет, мы лежим в снегу. Когда танк проходит, мы дружно поднимаемся, перестраиваемся в две крохотные колонны и бежим следом за танком. За нами артиллеристы тянут пушку.
«Противник» открывает огонь, справа и слева рвутся толовые шашки, нас осыпает землей, но этого «огня» мы не боимся. Он не опасен. При настоящем огне с той стороны мы не мчались бы с такой прытью.
Какой-то начальник в новеньком полушубке, стоящий рядом с комбатом, недоволен нашей «атакой». Танки, боясь оторваться от пехоты, медленно движутся в атаку. Это очень опасно для танкистов. А пехотинцы, по его мнению, не атакуют, а прогуливаются.
«Атакуем» снова. Потом еще и еще. Но ведь это всего лишь первый этап боя: атака переднего края обороны противника.
Потом будет бой в глубине. Там со взаимодействием в таких масштабах, как отделение, экипаж, расчет, будет труднее и нам придется выполнять свои задачи самостоятельно. Всех возможных ситуаций не предусмотришь.
Таджибаев и Манукян учатся старательно. Первый держится ближе к Сивкову, другой — к Тельному. Одна группа атакует на правом фланге отделения, другая — на левом. Я в центре.
Пока все идет хорошо, но как будет дальше? Успокаивает одно: осенью под Голдапом при штурме высоты все шли в атаку дружно и смело.
Наконец после «взятия» господского двора в глубине обороны «противника» поступает команда «Отбой, перерыв на обед». И мы бегом бросаемся к своему костру. Сивков уже раскочегарил его вовсю.
Было время, из-за немецких самолетов мы боялись разводить костры. Теперь о самолетах и не думаем. За все это время раза два кружились в небе их «костыли», разведчики, и то забирались так высоко, что даже наши зенитки не открывали по ним огня.
Таджибаев уже стоит на коленях у самого костра и, будто кот на завалинке, щурится, вдыхая теплый, пахнущий дымом воздух. От его мокрых однопалых перчаток идет пар.
— Ну что, Усенбек, «Ташкент»? — Тельный присаживается рядом, протягивает к огню ладони, кряхтит от наслаждения.
— «Ташке-ент», — отвечает Таджибаев и еще ближе двигается к огню.
— А ты бывал в Ташкенте?
— Нет, Сталинабад был. Отец у меня узбек, мать — киргизка, а жили мы в Таджикистане.
— Большой город, ваш Сталинабад?
— Да. Сто кишлак есть.
— Больше, к примеру, Киева?
— Да.
— А ты был в Киеве?
— Нет.
Мы смеемся над этим диалогом, а сами ждем кухню. И где она? На волах что ли ее везут? Что-то запаздывает старшина, а может, так кажется?
К нашему костру подходит военфельдшер батальона лейтенант Платова, молоденькая девушка с симпатичными ямочками на крепких, всегда розовых щеках. Здоровается. Мы нестройно отвечаем на ее приветствие.
— Кочерин, пока вы находились тут, я ваш блиндаж проверила. Там полнейшая антисанитария, ясно? Почему допускаете это?
Не успеваю ответить, как в разговор вмешивается гораздый до озорства Сивков:
— Товарищ лейтенант медслужбы, ему, командиру нашему, может, и понятно это слово «антисанитария», а нам, людям темным, — нет. Что это значит?
— А то, товарищ солдат, что мусора много и не проветриваете. Придется принять меры.
Но то ли ротного не было, то ли Платова не стала докладывать, так что все обошлось. Однако мы стали проветривать блиндажи и подметать.
Наконец-то прибывает кухня. Мы выстраиваемся с котелками в очередь. От котлов пахнет вкусным борщом, их подтапливают малость, чтобы не остыло варево.
Сразу же после обеда приглашают на открытое партийное собрание роты. Затем нам предстоит ночной «бой» за укрепленный населенный пункт, будем атаковать все тот же господский двор, в котором сейчас располагаются тылы нашего полка, но только с другой, противоположной, стороны, из оврага.
Впервые присутствую на открытом партийном собрании роты. Нас, коммунистов и комсомольцев-активистов (так назвал официально парторг), человек двадцать. Мы сидим на полу каменного подвала, примостившись кто на чем: на ящиках, бочках, досках, положенных на кирпичи. Под низким сводчатым потолком висит коптилка из снарядной гильзы, на столе, где парторг разложил свои бумаги, чадят две плошки. В подвале холодно и кто-то несмело предлагает развести костер прямо на полу.
— Ни к чему костер, — говорит наш парторг, невысокий, рябоватый сержант в туго подпоясанной ремнем телогрейке, — долго заседать не придется. Товарищи, — глуховатым, простуженным голосом говорит он, — на повестке дня у нас один вопрос: о задачах коммунистов и комсомольцев роты в предстоящих боях. Докладчик — командир роты. Какие будут суждения о повестке дня?