— Нет, капитан, я отвожу роту...
— Вы ее не отведете! — неожиданно понизив голос, говорит Полонский. — Я арестую вас и оставлю в этом блиндаже. Автоматчики, не выпускать старшего лейтенанта!
— Ого! — танкист удивленно, не без некоторого испуга смотрит на Полонского. — А вы решительный человек, капитан!
— Станешь решительным, если знаешь, какой ценой заплачено за эти полтора километра немецкой земли.
— И долго вы меня продержите под арестом?
— Часа два, пока солдаты кое-как окопаются да сумеем объяснить людям, что танки только на время отойдут за горючим и снарядами.
— Ладно. Убедили. Не нужно держать меня под арестом. Три часа танки не сдвинутся с места. Честное партийное слово.
— Вот так бы сразу. — Полонский улыбается. — Давайте покурим в тепле минуту-другую.
На позиции, там в канаве, меня ждет сюрприз: младший лейтенант вырыл окоп, воткнул лопату и ушел во второе отделение, за цепью которого он обычно идет в атаку. Нахожу его, докладываю о том, что сходил впустую, а попутно рассказал о споре капитана с танкистом.
— Прав Полонский. У нас во взводе вместе со мной одиннадцать человек, а провоевали мы всего десять часов. Что же до Пирогова, подождем, может, ночью придет...
— Что насчет кормежки слышно, товарищ младший лейтенант? Не перекусить ли, пока фриц не стреляет?
— Валяйте. По сухарю из НЗ и по шматочку сала. Возвращаюсь в отделение, передаю распоряжение младшего лейтенанта, а заодно осматриваю «инженерные сооружения». Окопались неплохо, особенно Таджибаев.
У своего окопчика меня задерживает Тельный.
— Понимаешь, командир, когда я в блиндаж там, во второй траншее, заглядывал, случайно ранец немецкий прихватил. Их там много валялось. Так вот в ранце оказалась фляжка со шнапсом. Не глотнешь?
— А еще что там было?
— Да так, ерунда всякая: банка с кусочком масла, галеты. А ты зачем спрашиваешь?
— Затем, чтобы ты не нарвался на отравленное.
— Тю-ю! Они удирали дай бог ноги. Куда там — отравлять. А шнапс я уже пробовал. Слабый против нашей водки, но ничего, пить можно.
— Раз так, давай глотну да сухарь пожую. А Сивкову, Таджибаеву?
— Сивков уже причастился, а Усенбек не хочет. Гребует, кажется.
Шнапс приятно обжигает горло, где-то в груди под шинелью и телогрейкой начинает понемногу теплеть. Присаживаюсь рядом с Игнатом и развязываю свой вещмешок с харчами.
Разносчики пищи и патронов появляются не скоро, когда мы уже заканчиваем углублять свои окопы. Съедаем теплый суп, кашу, делим патроны, гранаты и снова беремся за свои малые саперные: решаю проложить в снегу по центру канавы неглубокую траншейку. Все-таки безопаснее будет ползать в случае обстрела.
Гусев и Иван Иванович Кузнецов застают нас за работой и хвалят за инициативу с рытьем траншейки.
Командир взвода отдает приказ: к восьми ноль-ноль быть готовыми к продолжению наступления. Объект атаки для отделения будет уточнен утром по видимым ориентирам. Сейчас можно отдыхать посменно: один отдыхает, другой ведет наблюдение за противником. Не исключены действия вражеских разведчиков.
Гусев уходит, а Иван Иванович присаживается на край моего окопчика.
— Ну как у тебя дела, Сережа?
— У меня нормально. Как у вас? Первый бой ведь...
— Да тоже все нормально. С шестой ротой в атаку шел. Сначала очень страшно было, сейчас ничего, притерпелся...
Что он мне еще скажет? Конечно, ничего. Ведь Иван Иванович — офицер, батальонное начальство. Не станет же он передо мной открываться как на исповеди.
— Шинель на спине, — Кузнецов усмехается, — рассадило осколком. А до тела не достал. Вон, глянь сам.
Да, Ивану Ивановичу повезло. Пройди осколок сантиметра на два-три ниже и не калякал бы я с ним сейчас. Шинель была распорота от воротника до хлястика. Кто-то наскоро зашил прореху, из которой торчали клочья ваты: видно, не только шинель, но и телогрейку зацепила немецкая сталь.
— Что ж, с крещеньем вас, товарищ младший лейтенант.
— Спасибо. Ты во что, Сережа, скажи своим: завтра с утра с нами пойдет в атаку и второй эшелон полка. Сил будет больше. Сам-то я с твоими ребятами не смогу увидеться, в шестую роту надо. Прощевай, Сережа.
Ни в восемь, ни в девять утра нам не пришлось атаковать немцев. Они опередили нас.
Отдых пехотинца в окопе зимой, да еще ночью, ветреной и промозглой, — это просто полудремотное сидение, скорчившись, с упрятанными глубоко в рукава шинели коченеющими руками, с частым постукиванием зубов, от которого моментально просыпаешься, едва нашему великому целителю — сну удается смежить солдатские веки.