— Стоп, братцы! — говорит артиллерист. — Товарищ майор, давайте-ка теперь понесу вас. Еще один рывок остался...
КАК КОНЧАЮТСЯ ВОЙНЫ
— Кто здесь старший? — слышится с крыльца чей-то незнакомый голос.
— Младший сержант Кочерин, он там, в доме.
Это говорит Куклев.
— Позови его сюда.
— Слушаюсь!
Но я уже встаю с широченного полукруглого дивана, застегиваю воротничок гимнастерки, беру автомат, надеваю каску и выхожу.
На крыльце стоят два офицера, с ними маленький, со впалой грудью старичок в темном незнакомом одеянии и с зонтиком в руке.
Одного из офицеров я знаю. Это майор, наш полковой агитатор, тот самый, из уст которого я впервые услышал слово «Кенигсберг». Второй — капитан, высокий, горбоносый, с большими карими глазами.
— Вы Кочерин? — строго спрашивает меня капитан.
— Так точно.
— Скажите, младший сержант, в прошлую ночь вы со своим отделением находились вон в том доме за зеленым заборчиком? — Капитан показывает на особняк, где мы вчера ночевали.
— Мы, товарищ капитан.
— Там пропали два ковра.
— Какие?
— Это вы должны знать какие?
— Да там этих ковров было хоть траншеи ими застилай. Но только не для солдат пехоты они. Куда я их, в вещмешок, что ли, положу?
— Одну минуту, — майор жестом останавливает капитана. — Для начала надо объяснить Кочерину, о каких коврах идет речь. Идите-ка и вы сюда, товарищ солдат, — майор подзывает к себе Куклева.
— Дело вот в чем, друзья мои, — майор говорит спокойно, вежливо, и мое настроение начинает немного улучшаться.
— Вот этот гражданин — поляк. Он ксендз, священник.
Мы с Куклевым киваем головами, дескать, поняли.
— Так вот, в течение года он жил нелегально здесь, в Кенигсберге и все следил за дачей одного эсэсовского полковника. Именно за той, где вы ночевали. Тот полковник год назад украл в старинном костеле национальную реликвию: два ковра, сотканные дочерью великого князя литовского Витовта и подаренные ею этому костелу несколько веков назад. Выражаясь военным языком, этот ксендз получил приказ от своего начальства: следить за полковником, сделать все, чтобы бесценная реликвия не исчезла, не уплыла куда-либо с новым владельцем. Понятно?
Теперь понятно. Мы с Куклевым не без восхищения смотрим на мужественного старичка. Он стоит позади офицеров, водит маленькой головкой по сторонам, силясь понять, о чем говорит майор.
Но, пожалуй, большего он ждет от нас. Ведь ему уже рассказали, что после бегства эсэсовца в доме первыми остановились мы. А может, он и сам это видел, скрываясь во время боя где-то здесь, в развалинах домов? Такой на все пойдет.
— Ну, дедо-ок! — Куклев качает головой. — Так чего он сам-то к нам не пришел, не поискал в доме-то?
— Да вы бы и не пустили его, — говорит утвердительно капитан, будто заранее знает, что сделали бы мы. — Гражданин ксендз поступил по закону: обратился к командованию дивизии. Так видели вы эти ковры?
Да кто их знает. Когда лейтенант Гусев показал нам эту дачу и приказал временно расположиться в ней, мы не знали, чья она и что в ней есть.
Верно, ковров на стенах, на полу, на диванах и просто свернутых в гигантские трубы действительно было хоть траншеи застилай.
— Не знаю, товарищ капитан, я ничего не брал, — отвечаю, мысленно перебирая в памяти события минувшей ночи. — Ты не брал, Куклев?
— Почто они мне?
— А Сивков?
— И Сивков не брал. Принес он давеча два старых половичка, чтобы ведра на них ставить...
— Какие половички? — перебивает Куклева капитан.
— Говорю — старые, потертые. Ведра с водой на них вон на кухне стоят.
Капитан взбегает на крыльцо, старичок, словно почуяв, что ковры нашлись, резво устремляется следом.
Через минуту они появляются на крыльце. Капитан шествует триумфатором, а ксендз бережно, как драгоценнейшую хрупкую вазу, несет на руках «половички», местами залитые водой, со следами ведер, стоявших на них. По его щекам катятся слезы, серые тонкие губы что-то шепчут, наверное, молитву, сухонькие ручки дрожат, и сам он еле держится на ногах от счастья.
Сойдя с крыльца, ксендз осторожно вешает реликвию на заборчик, становится на колени, складывает ладони на груди лодочкой и, высоко подняв к небу личико с птичьим носиком, начинает молиться. Потом неожиданно хватает руку капитана и покрывает ее поцелуями.
Смущенный, капитан отнимает руку, помогает старику подняться, и они уходят.
Уже за калиткой ксендз останавливается, кланяется нам и осеняет всех троих широким католическим крестом.