Около Устюга и Соли Вычегодской в начале шестнадцатого века снова возникли Строгановы. 9 апреля 1517 года великий князь Василий Иванович дал грамоту на соляной промысел сыповьям Федора Строганова, внукам Луки — Степану, Осипу и Владимиру. То были старшие братья Аники, а самому Анике шел тогда девятнадцатый год.
Но младший Аника далеко обогнал и братьев, и всех прочих Строгановых, предков своих, — так обогнал, что на триста лет стало пословицей: «Богат, как Аника Строганов».
Он начал уже стариться, ему стукнуло шестьдесят, когда вышло его дело. У него выросли помощники, любимые сыновья от второй жены Софьи — Яков (отец Максима) и Григорий (отец Никиты).
По отцову указу Григорий поставил в Москве, перед царскими приставами, щедро задаренными, пермитина Кодаула. И Кодаул, запуганный насмерть и прельщенный серебром, свидетельствовал, будто южнее Чердыни по Каме до Чусовой земля лежит пустая, без пашен и дворов.
Так добились Строгановы в 1558 году грамоты Грозного:
«Се яз царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии пожаловал есми Григория Аникиева сына Строганова, что мне бил челом а сказывал, что–де в нашей вотчине ниже Великие Перми за 80-т за 8 верст по Каме реке, по правую сторону Камы реки, с усть Лысвы речки, а по левую деи сторону реки Камы против Пызновские курьи, по обе стороны по Каме до Чюсовые реки места пустые, лесы черные, речки и озера дикие, острова и наводоки пустые, а всего деи того пустого места 146 верст».
Земли было 3415840 десятин. Он получил ее, Аника, так, здорово живешь, по челобитью Григорьеву и по лжи Кодауловой, и она была не пуста, на ней издавна жили люди, охотились, ловили рыбу, сеяли хлеб, платили пошлины и тоже, как Аника Строганов, варили соль. Они и отцы их первые пришли в глухие места, срубили лес, чтобы поставить жилье. Были свободными, но теперь — со всем своим добром — стали Аникины. Вот как пачал он.
Он ставил варницы там, где сочились соляные рассолы. Яма, выложенная камнем, служила печью, а из деревянного ларя рассол стекал в црены, железные ящики–сковороды, висевшие на столбах. Люди стояли у цренов; соль проедала одежонку и кожу на теле, язвы не заживали. Работали с восхода до заката, осенями вставали затемно и ложились ночью. Приказчики покрикивали на крещеных: «Эх, работнички, радейте хозяина для!» Соль дорога, мужицкий хлеб с мякиной дешев.
Дозволил царь созывать людей неписьменных и нетяглых, а письменных, тяглых и беглых боярских людей, буде забредут они в камские места, велел хватать и отсылать господам их.
Аникины люди спускались в шахты–колодцы. В раскаленных горнах клокотало железо. На склонах гор, в сланцах, желтели медные кристаллы. Аника, не раздумывая, сам завел у себя все, как у царя; и железное, и медное, и оловянное литье. Он лил свинцовые пули и делал порох.
Приказчики его рыскали по Руси, зазывали на Каму новых подданных. Где тут разбирать, тяглый ли, «письменный» ли человек или даже беглый холоп? Всем находилось место.
А воры еще ниже гнутся в земляных колодцах, еще теснее льнут в прожженных портах к горнам, крепче стоят в сторожевых башнях, у чугунных пушек: знают воры — некуда им податься от камского владыки–благодетеля.
«… А что будет нам Григорей по своей челобитной ложно бил челом, или станет не по сей грамое ходитн или учнет воровати, и ся моя грамота не в грамоту».
И за царской подписью приписи дьяков Петра Данилова и Третьяка Карачарова, да окольничих Федора Ивановича Умного и Алексея Федоровича Адашева, да казначеев Федора Ивановича Сукина и Хозяина Юрьевича Тютина. И на шелковом шнурке — красная печать.
Он не платил в казну оброков с соли и рыбных ловель, ни ямских денег, ни податей. Ходил по своей земле в мужицком армячишке — жилистый старик с суровым лицом угодника, строил не покладая рук, считал копейки.
Он был жив еще, когда в 1568 году по челобитью другого сына, Якова, от царя снова подвалило счастье — новые 4 129 217 десятин.