Нас сразу окружили.
– Папироса, – сказал один из них.
Ничего необычного в том, что они хотели сигарет; все русские их просили. Единственное, что настораживало, это угрожающий тон его голоса.
Шейх многозначительно взглянул на меня и достал пачку сигарет. Ясно, что эти люди были партизанами, хотя, как видно, без оружия. Не было сомнения в том, что они заметили, что и у нас не было оружия. Чертовски щекотливая ситуация. Шейх улыбался, делая вид, что не ожидает ничего дурного, и протянул свою пачку сигарет. Он предполагал выиграть время, пока подойдут остальные, – Францл и Пилле были, конечно, неподалеку. Но русский взял не одну сигарету – он взял целую пачку.
Шейх засмеялся так, будто это его сильно позабавило, и сказал мне:
– Удар ногой в живот – и назад к грузовику!
По его тону, можно было подумать, что это шутливая просьба вернуть сигареты. Но русский грубо выругался, сделал шаг вперед и попытался засунуть руку в мой карман. Я повернулся, чтобы помешать этому. Тогда он схватил меня за шинель.
Все остальное происходило молниеносно. Шейх отбросил всякое притворство. Он резко повернулся и крикнул:
– Посмотри туда, назад!
Один из партизанов бежал к нашему грузовику. Боже всемогущий! Что, если он возьмет наши автоматы! Окружившие нас люди быстро переговаривались между собой. Один из них нагнулся, поднял увесистую дубину и опустил ее на плечи Шейха. Шейх завалился вперед, а я получил удар в лицо, который едва не снес мою голову с плеч. Затем они все набросились на нас.
Так вот, дамский маузер калибра 6, 35 миллиметра – прекрасная вещь. Он выглядит изящным и безобидным, и его легко спрятать в руке. Я приобрел один из этих пистолетов всего несколько дней назад у одного из солдат регулярных войск и всегда носил его с собой в кармане шинели. Шейх не имел понятия, что у меня был за козырь. Когда он вынимал сигареты, моя рука была уже в кармане, пытаясь снять маленький пистолет с предохранителя, что было не так просто сделать, потому что время от времени он заедал. Однако в последний момент мне удалось это сделать. Тогда я выхватил миниатюрное оружие и нажал четыре раза на спуск. Один из партизан, согнувшись, рухнул на меня сверху. Еще один был ранен в руку и взвыл от боли. Он и все остальные стали отходить, ища укрытия в ближайшей роще. Я пытался бить по ним на бегу.
Шейх поднялся на ноги.
– Ох мой бедный череп! – проревел он. – Проклятые сволочи…
Вот когда я вспомнил о шустром парне, который бежал к нашему грузовику. У меня в запасе оставался еще один патрон, и я бросился за ним. Но в то же мгновение зазвучали целые серии выстрелов, с характерным звуком очереди из немецкого автомата. Но в кого же стрелял этот русский? Новые выстрелы – и тогда мне стало ясно, что стреляли не от нашего грузовика.
Это был Францл. Старый «форд» с урчанием двигался к нам, а в нем ехал Францл с пистолетом-автоматом на изготовку. Он стрелял по моему «опелю». Русский, который добрался до него, пытался скрыться. Францл спрыгнул на ходу из машины, тщательно прицелился и выпустил по нему весь магазин. Русский упал ничком. Я подбежал к нему – он был мертв.
Францл поравнялся со мной.
– Слушай, – крикнул он, – мы были на волосок от гибели! Где старина Шейх?
– За домом. Ему досталось, но полагаю, с ним будет все в порядке.
Прибежал Пилле с новой обоймой. Францл перезарядил оружие и повесил его на плечо.
– Нам не потребуется много времени, чтобы завести старый «форд», – сказал он. – Мы были в пути, когда услышали стрельбу. Это был ты?
– Конечно, – кивнул я. – Ты знаешь о моем маленьком пистолете калибра 6, 35 миллиметра?
– Первый класс! Мне тоже нужно таким обзавестись. Так вот, услышав эти выстрелы, я сказал себе, что-то заварилось. Потом я увидел, как этот гад бежал к твоему грузовику. Хорошо, что на нем была эта овечья шкура, а то я подумал бы, что это один из вас.
Мы обыскали дом, но нашли только старуху, которая теперь изрыгала проклятия. Мы обсудили свой следующий шаг. Бесполезно преследовать партизан. Было уже темно, а по соседству было полно потаенных укрытий. И я предложил:
– Нужно сматываться.
Эта умирающая корова все еще стонала снаружи, и Францл прикончил ее. Молодой парень, в которого попала моя пуля, лежал свернувшись и стонал в беспамятстве. Мы его перевязали и запихнули в «опель».
– Не имеет смысла, – заметил Фрацл. – Как партизана, его в любом случае расстреляют. Можно с таким же успехом пристрелить его здесь.
Но мы знали, что это были пустые слова: кто станет выполнять эту работу? Никто из нас не горел желанием это делать – пока еще нет.
В тот вечер мы передали нашего раненого пленника коменданту маленького города, молодому лейтенанту. Нас угостили первоклассным ужином и предоставили комфортабельные апартаменты, так что мы отсыпались весь следующий день.
Нашу часть разделили. Нам пришлось передать свои грузовики. Мне было жаль расставаться со своим «опелем»: я к нему очень привык. Но из-за сильных холодов водить машину уже не было удовольствием. Ни одни перчатки не были достаточно теплыми, чтобы не дать пальцам закоченеть, руки с трудом удерживали руль, а ступни ног болели от мороза.
Двадцать человек были переведены в роту специального обслуживания; мы пятеро и Ковак и еще несколько человек из нашего батальона были в их числе. Лейтенант Зибланд выступил с кратким прощальным словом и пожал нам всем руки. Когда он подошел к Шейху, то усмехнулся и сказал:
– Скудновата борода, не правда ли?
Шейх был так раздражен, что сбрил ее в ту же ночь.
Прощание лейтенанта с Вилли, который был его личным шофером, было особенно теплым.
– Не унывай, мой мальчик, – сказал он ему. – Даже это представление однажды закончится.
Грузовик доставил нас в Кременчуг. Нашим новым командиром был маленький капитан, настоящее напыщенное ничтожество. Он приветствовал нас лекцией о дисциплине и долге; не очень обещающее начало. Однако он был подобен собаке, которая больше лает, чем кусает, и однажды мы его раскололи. Капитан Кребс был хвастуном и настоящим занудой проверок и чисток, но мы вскоре научились с ним ладить.
Старшина был человеком почтенного возраста, весь светился благодушием и радостью и смотрел на солдат как курица на своих цыплят. Унтер-офицеры все были свойскими парнями, и мы прекрасно ладили. Но нас поразил тот факт, что все они были уже в годах: большинство имели семьи и великовозрастных детей.
Как я уже сказал, со стариной Кребсом не было проблем. Мы подыгрывали его тщеславию и стали его «показательной ротой». Кроме того, благодаря его тщеславию у нас была пара мощных автобусов – роскошь, которая заставляла другие подразделения зеленеть от зависти. Для своих собственных нужд Кребс реквизировал великолепный автомобиль, который, несмотря на утопающие в грязи русские дороги, должен был все время сверкать, как начищенный самовар. Несмотря на все свои недостатки, Кребс следил за всем – питанием, пособиями многосемейным и за моральным духом.
За ночь температура упала до десяти градусов ниже нуля. Мы жались друг к другу в своих автобусах, стуча зубами от холода. Новый склад боеприпасов был устроен в Сталино, и нам приходилось сутками охранять его. Мы тешили себя надеждами, что нас, может быть, переведут на теплые квартиры.
Но не было ни тепла, ни даже квартир. Нас, с посиневшими губами и дрожащих, построили однажды вечером перед парой сараев без окон и дверей. Ни намека на печку. Последними жильцами, должно быть, были русские, а они, конечно, вытащили из этих помещений все! И эти сараи должны были стать нашим пристанищем на ночь – при температуре десять градусов ниже нуля.
– Вот уж повеселимся, – сказал Францл.
Шейх использовал весь свой богатый запас ругательств. Ковак и Францл стали боксировать, просто чтобы согреться.
Поскольку выбора не было, мы начали устраиваться на ночлег. По крайней мере, было просторно. Единственный фонарь «летучая мышь» давал скудный свет, но его было достаточно, чтобы высветить провод, протянутый через сарай на высоте одного метра от пола. Не заметив его, мы все попадали бы вниз головой. Но мы не озаботились тем, чтобы убрать его. Мы просто сбились в кучу, как груда кукол, и попытались уснуть. Мороз как ядовитая рептилия проникал сквозь наши одежды и одеяла, кусая за пальцы ног и рук, проползая по рукам, бедрам и вниз по спинам. Я решил, что если не смогу заснуть в течение четверти часа, то пойду наружу и буду бегать всю ночь.