— Андрей, как вы думаете, можно, я на них посмотрю?
— Можно. И даже полезно.
Я прыгнул через кювет и медленно, точно он был пудовым, приподнял угол плащ-палатки над головой мертвеца в брезентовых сапогах. Нет, не Саша. Другое лицо, но тоже знакомое. Не могу вспомнить, кто это. Парень моего возраста. То ли мы росли рядом в нашем Дзержинском районе и встречались на улицах, в магазинах, в Летнем саду. Или, быть может, он учился в университете на другом факультете и попадался мне на глаза в длинном, вечно шумном университетском коридоре, в сутолоке университетской столовой. А может быть, я видал его в очереди в Публичку или сидящим напротив меня за длинным столом её читального зала? Не знаю. Это был один из тех незнакомых знакомых, с которыми — непонятно, почему? — не здороваешься, хотя их жизнь идёт рядом с твоей.
Осторожно, словно покойника можно было разбудить, опустил я на его лицо угол плащ-палатки и вернулся на дорогу.
— Ну что, познакомился? — спросил Кратов.
— Познакомился.
На развилке меж тем шёл все тот же разговор. Раздавались голоса:
— День, как назло, ясный.
— Да уж куда ясней, будто и не сентябрь вовсе.
— Интересно: откуда он дорогу видит?
— Забрался в Лигове на станционную водокачку, вот и видит.
— Нету там водокачки.
— Чего спорить-то, — сказал пожилой шофёр с толстым животом, с которого все время съезжал ремень. — Из Дудергофа, с Вороньей горы, всю эту округу как на ладони видать. Я там работал, на самой горе, на лимонадном заводе.
— Я думал, живот только от пива бывает. А оказывается, и от лимонада, — сказал Кратов.
Кругом загоготали.
— Значит, фрицы там теперь твой лимонад пьют! — продолжал потешаться моряк, ободрённый всеобщим хохотом.
— Скажешь тоже, полосатая душа, — обиделся толстяк. — Мы там все покурочили, а сахар в Ленинград вывезли.
— Верно папаша говорит, — вмешался один из пограничников. — С Вороньей горы он и корректирует обстрел дороги.
— Воронья гора тут ни при чем, — уверенно сказал Шведов. — Если немцы на ней закрепятся, то, конечно, оборудуют там наблюдательные пункты для тяжёлой артиллерии. А здесь по дороге небольшие пушки с близкого расстояния бьют. Наблюдатель от них в тыл не пойдёт. Хотя бы и на гору. Он вперёд выдвинется. Иногда даже ближе пехоты к противнику подберётся.
— Выходит, пока немцев отсюда не отгонят, на дороге спасу не будет, — вздохнул рядом водитель, похожий на цыгана.
Как бы в ответ на эти слова, на шоссе взметнулся разрыв. Другой, третий и четвёртый поднялись справа и слева от дороги.
— Крепко шпандорит!
— Для острастки нам подкинул.
— Четырехорудийная батарея на дорогу нацелена.
— Хорошо, если одна.
— Все ясно, — сказал лейтенант с облегчением. До этой минуты он, видимо, колебался, не знал, что делать, и невольно втянулся в шофёрский митинг. Теперь он принял решение. — А ну, все по машинам, долой с развилки! Развели мне тут базар на КПП. Заворачивай все назад! И пешим тоже не скапливаться! Туда или сюда!
Водители стали было разбредаться по своим машинам, но тут на полной скорости вкатился на развилку и со скрипом затормозил пятитонный грузовик ЯЗ. В его кузове, плотно прижавшись друг к другу, стояли женщины. В момент резкой остановки раздались взвизгивания.
— Кто такие? Куда вас несёт? Заворачивай машину! — закричал лейтенант. Он зачем-то снял с шеи автомат и потрясал им, будто звал кого-то за собой в атаку.
Женщины, напугавшись, что их повезут назад, полезли из кузова. Одни занесли ноги через борт и застряли на нем, обнажив разных цветов трико. Другие перегнулись через борт, собираясь выкатиться на дорогу кулями.
— Да стойте же вы! Куда?! Расшибётесь! — закричали мы.
— А ну, бабы, слазьте с бортов, — властным голосом скомандовал Кратов.
Он вышиб одну за другой задвижки и опустил бортик.
— Вот теперь — прошу! Ну, давай ты, Белая Головка! — Он улыбнулся девушке с длинными светлыми волосами. — Сигай в мои объятия!
Девушка присела, обняла моряка за шею, а тот взял её за талию, высоко приподнял, несколько секунд подержал её над собой и бережно опустил на землю.
С помощью бойцов все женщины благополучно высадились, кроме совсем старой бабушки, которой взялся помогать я. Бабуся топталась у края кузова, стоя во весь рост. Я то и дело подпрыгивал, но это не помогало. Тем более что старушка перебегала с одного конца платформы на другой. Я ждал, что вот-вот за моей спиной грянет хохот и посыплются насмешки. Помог Андрей. Встав на подножку, он поднялся в кузов, схватил старушку под мышки и опустил, покорную и тихую, ко мне на руки.
Приехавшие на грузовике женщины были работницами Кировского завода. Только старушка была посторонняя. Её подсадили по пути.
Сегодня утром работницы, проживающие в Стрельне, как обычно, приехали трамваем на работу. Вдруг на заводе стало известно, что к Стрельне, где остались их дети, подходит враг. Завком дал обезумевшим матерям грузовик. Они помчались в Стрельну.
Все это женщины объясняли лейтенанту сбивчиво, с криками, с плачем.
«Неужели он их не пропустит? — подумал я, заметив, что лейтенант отрицательно качает головой. — Как это можно не пропустить матерей за детьми?!»
— Не могу пропустить, и все! — твердил лейтенант наседавшим на него женщинам. — Перебьют вас там на дороге.
— А мы по кювету пойдём. Ползком будем двигаться, — заверяла девушка, которую Кратов назвал Белой Головкой.
— У тебя что, тоже детишки там? — спросил её моряк.
— Нет. Старики, отец с матерью. Больные они, без меня пропадут.
— Пусть, пусть лучше меня убьют! — кричала рослая женщина в синем с красными цветами крепдешиновом платье. — Пусть лучше убьют, чем я от дитя моего отступлюсь. Пусть, пусть! Пустите!