— Браво, товарищ капитан! Ура! Шведов — это прекрасный человек. Это очень правильно, что вы его освободили. И меня, конечно, тоже нечего здесь держать. Да здравствует справедливость!! — закричал я. — Разрешите пожать вашу руку.
Я кинулся было к капитану, но он остановил меня суровым окриком:
— Смирно! Вы что, в своём уме, Данилов?! Вы на военной службе находитесь. Что за телячьи нежности вы здесь разводите?!
— Простите, товарищ капитан. Простите меня, пожалуйста, — залепетал я. — Но вы поймите… За что такое… такое страшное… А вы все по справедливости…
Тут ноги мои подогнулись, я повалился на стул. Из глаз у меня в три ручья полились слезы. Я ждал, что сейчас последует новый окрик капитана, но поделать ничего не мог.
Заговорил, однако, Будяков.
— Простите и меня, товарищ капитан. Только вы не имеете права отпускать задержанных при таких показаниях. Их вместе с актом о задержании и протоколом первичного допроса полагается отправить куда следует.
При этих словах Будякова я разом успокоился. Улетучилась проклятая благостность, которая вдруг разлилась во мне и наплыва которой я не выдержал. Я вытер глаза и встал по стойке «смирно».
— Прекратите рассуждать, Будяков, выполняйте приказание, — сказал капитан. — Данилов, идите вниз. Там Шведов вас ждёт.
— Какое приказание мне выполнять, товарищ капитан? — спросил Будяков. — Данилова вы отпускаете на свою ответственность. А какие ещё приказания? Я не вам подчинён, а майору…
— Ошибаетесь, лейтенант, — возразил капитан. — Подразделения второго эшелона переходят к обороне. Я назначен начальником данного участка обороны. Приказываю вам, лейтенант, взять наряд бойцов и погрузить на машину документы строевой части. После этого немедленно получить у старшины боевое оружие и занять место в обороне.
— Есть занять место в обороне участка, — тихо сказал Будяков.
Капитан направился было к двери. Но в этот момент из сада донеслись пулемётные очереди, послышалась беспорядочная винтовочная стрельба. В доме забегали, закричали. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал старшина Доценко.
— Немцы! — крикнул он, обводя помещение ошалелым взглядом. — Товарищ капитан, на высоту прорвались немцы. Атакуют наше расположение!
— Немцы?!
Капитан задул коптилку, сорвал с окна бумажную штору и распахнул ставни. Пулемётные очереди и винтовочные выстрелы зазвучали очень явственно.
— В оборону! Все за оружие! Живо все в оборону! — Капитан выбежал из комнаты.
Внизу по коридору затопали. Несколько раз прозвучало: «Немцы!», «Немцы!». Это же слово прокричал истошный женский голос. Прокричал с такой силой и с таким отчаянием, словно фашисты уже ворвались в дом, словно уже протянули руки к женщине.
Будяков дёрнулся, схватил со стола протокол, смял его, запихал в полевую сумку и вылетел из комнаты.
В кромешной тьме, наткнувшись на стол, запнувшись о стул, я добрался до окна. Небо пылало ярче прежнего. Ружейно-пулемётная стрельба слышалась совсем близко. Где-то неподалёку, левее дома, заливался пулемёт.
Я спустился по тёмной лестнице на крыльцо. По освещённому заревом саду между деревьями бегал капитан. Его кожаный реглан отливал бронзой. Капитан указывал, где кому занимать оборону.
Возле крыльца стояли две женщины в военной форме без знаков различия. Одна пожилая, другая совсем юная. У обеих через плечо висели санитарные сумки. Из чьей-то фразы я понял, что пожилая — секретарь, а девушка — машинистка разведотдела.
Майор распоряжался отправкой машины с документами. Под его наблюдением грузили каким-то имуществом одну из полуторок. Здесь же я увидел задержавшего меня лейтенанта.
— Саня! Сюда, быстрей! — Это голос Андрея. В тусклом свете зарева узнаю его спину без ремня, непокрытую голову. Он что-то с усилием вытягивает из дверей сарая.
— Андрей! Андрей!
Со всех ног кидаюсь к нему.
Рядом с Андреем лежит вытащенная из сарая плащ-палатка. Все наше имущество — винтовки, трофейное оружие, ремни с подсумками — цело.
— Андрей! Вот мы и опять вместе!
— Опять воюем, Саня. Снаряжайся быстро.
На мне снова каска, ремень. Десятизарядку я закинул за плечо. Для рук — чувствую — будет много дела.
Я вижу перед собой прежнего Андрея. Перетянутый ремнём, с винтовкой за плечами, с трофейным пулемётом в руках, он стоит, чуть расставив ноги, на фоне багрового неба.
— Фашисты рядом, Саня.
— Знаю.
— Подтащим этот арсенал на позицию.
Слово «позиция» не очень-то подходит к сложившейся здесь обороне.
Пограничники комендантского взвода лежат цепочкой прямо на траве. Нескольких штабных командиров с пистолетами и вовсе нельзя считать сколько-нибудь серьёзной военной силой.
Мы с Андреем отнесли плащ-палатку к большому дереву, возле которого залёг начальник разведотдела. Андрей подполз к нему.
— Товарищ капитан, разрешите доложить. Вот трофейные автоматы и ручной пулемёт. Запасных магазинов мало. Но патронов хватит для одного хорошего боя.
— Ясно, сержант. Младший лейтенант Корнейко, ко мне.
На правом фланге цепочки пограничников поднялся долговязый человек в плащ-палатке и в каске. Он направился к нам короткими перебежками. Когда он падал на траву, развевающаяся за его плечами плащ-палатка оседала вслед за ним. Казалось, по саду летит огромная летучая мышь.
Корнейко приблизился, и капитан приказал ему раздать три трофейных автомата и запасные рожки к ним.
Андрей снова обратился к капитану:
— Неплохо бы послать кого-нибудь вниз, на шоссе. Хотя бы, например, майора. Там могут проходить одиночные бойцы, легкораненые. Может, часть какая-нибудь двигается. За дорогой рабочие возятся, броневые колпаки устанавливают. У них есть оружие. Пусть все, что можно, сюда направляют. Фашистов выпускать на шоссе нельзя.