Джордж Оруэлл
Дорога на Уиган-Пирс
© Eric Blair, текст
© В.Домитеева, перевод на русский язык
© В.Бернацкая, перевод на русский язык
© ООО «Издательство АСТ», издание на русском языке
Четыре хроники честной биографии
«Когда я сажусь писать книгу, – признался как-то Джордж Оруэлл, – я не говорю себе: “Хочу создать произведение искусства”. Я пишу ее – потому, что есть какая-то ложь, которую я должен разоблачить, какой-то факт, к которому надо привлечь внимание…»
А как кредо свое и как завет нам – сказал фразу, которая могла бы стать девизом всех честных людей: «Если ты в меньшинстве – и даже в единственном числе, – это не значит, что ты безумен. Есть правда и есть неправда, и если ты держишься правды, пусть наперекор всему свету, ты не безумен…»
«Правда» и «неправда» – простые вроде бы слова, но разве не об этом вся великая литература? Да не на этих ли словах держится пока и мир? «Правду говорить легко и приятно», – написал Михаил Булгаков, вложив эти слова в уста Бога. Но: «Быть честным и остаться в живых, – возразил бы ему Джордж Оруэлл, – это почти невозможно…»
…Один из его начальников на радио, за семь лет до смерти Оруэлла, написал: «Он кристально честен, он не способен на лицемерие, поэтому в прежние времена его либо причислили бы к лику святых, либо сожгли бы на костре».
А ведь он не был «вооружен» для жизни ни знатным происхождением, ни наследным богатством, ни внешней привлекательностью, ни физической силой, ни даже маломальской известностью при жизни, – ничем, кроме старенькой пишущей машинки и нечеловеческого упорства.
Зато теперь на него, как на «своего союзника», претендуют все, даже враждебные друг другу партии и кланы: либералы и консерваторы, демократы и тоталитаристы, анархисты и традиционалисты, демосоциалисты и персоналисты, даже католики, даже коммунисты. Все кричат: он – наш, он – про нас и за нас!
Может, потому и привлекают, что он искал, находил и распространял ту самую правду, которая всегда была – поперек времени: против общих мнений и господствующих идей, против идеологических течений и всевозможных «измов», против групп, организаций, авторитетов, против врагов и даже друзей. Он вообще был воплощенным «анти»: первый роман его стал антиколониальным, первая книга о войне – антимилитаристской, первая сказка – антикоммунистической.
Один многолетний друг Оруэлла очень точно назвал его «беглецом из лагеря победителей». Мыслите? «Беглец» – во времена конформизма, приспособленчества, интеллектуального лакейства, когда к «победителям», к силе, власти, да просто к коллективу, как раз льнули и притирались, пытаясь сообща схватить Бога за бороду. А Оруэлл не только открыто переходил в «лагерь побежденных», но и не стеснялся покидать и его, когда «побежденные» вдруг становились «победителями», усваивая отвратительные черты свергнутых. Справедливость, по его мнению, плохо уживалась с самодовольством любых «победителей», и он не только предпочитал «бегство» к одураченным, осужденным и загнанным, но, в отличие от сотен и сотен романистов, делал это не фигурально, не умозрительно, а открыто, вживе.
Хотите пример? Тогда ответьте: ночевали ли вы на улице? В коробке картонной, в канаве, да просто под забором? Ночевали ли, добровольно отбросив обычную, благополучную и относительно сытую жизнь? А Оруэлл – ночевал. И не день или два, «для эксперимента», а почти три года (!), сознательно став бомжом, бродягой и нищим, тем, кого на всех языках мира зовут «человеческими отбросами». Он специально шел на Трафальгарскую площадь в Лондоне, чтобы встретить утро, продремав под ворохом газет, и продуманно, втайне от родных, переодевался у друзей в рваньё, чтобы хоть раз, но попасть в тюрьму, и узнать, как там относятся к тем, кого и за людей не считают. Считал это долгом писателя.
Это был бунт, и не «бунт на коленях», как съязвил однажды Маркс, а бунт во весь его двухметровый рост.
Настоящее имя его – Эрик Артур Блэр.
Выпускник аристократического Итона, полицейский в Бирме, судомой в парижском отеле, учитель в частной школе, солдат в сражающейся с фашистами Испании, наконец, сержант отряда местной самообороны Лондона во время Второй мировой – вот ипостаси «святого Джорджа».
Я не знаю, что́ было первичным в его жизни: сначала драка, а потом книги о ней, или – наоборот? То есть он – писатель-боец, или все-таки боец-писатель? И если Пастернак сказал когда-то, что «книга есть кубический кусок горячей, дымящейся совести», то самым частым словом в творчестве Оруэлла, как подсчитали недавно специалисты, оказалось слово «decency» – «порядочность, благородство» (синоним нашего понятия совести, ибо слово «совесть» в английском языке просто отсутствует).