– Но путешествие мистера Лайтбоди почти закончено, – прибавила она, оборачиваясь и глядя на него все с той же ослепительной улыбкой. – Здесь мы его и встретим, и приветим, и на ноги поставим.
Уилл вовсе не хотел так на нее пялиться, но ничего не мог с собой поделать. Что-то с ним такое происходило, некое шевеление в паху, жар, которого он не чувствовал уже много месяцев. И вот сидел он, больной человек, кожа да кости, и еще обнаженные нервы; смотрел снизу вверх на чудесную улыбку, разглядывал ушки-безделушки и многое-многое другое (попку, лодыжки, бюст) и вдруг увидел сестру Грейвс распростертой на кровати во всем великолепии пышного обнаженного тела, а себя самого, Уилла Лайтбоди, похожего на волосатого сатира, подминающего чаровницу под себя. Груди, подумал он. Вагина.
Господи, да что это с ним творится?
– Я не спал двадцать два дня, – прохрипел он. Сестра Грейвс смотрела ему прямо в глаза. Она была молоденькая, совсем молоденькая, почти девочка.
Сегодня ночью вы будете спать, – пообещала она. – Для этого я к вам и приставлена.
Лифтер объявил, что кабина достигла пятого этажа. Заскрипела решетчатая дверь, и в следующую минуту Уилла уже выкатывали в ярко освещенный коридор: сестра Грейвс вышагивала рядом, Ральф обеспечивал поступательное движение. В этот ноябрьский понедельник, несмотря на позднее время – половина одиннадцатого вечера, – по пятому этажу разгуливало множество народу: сиделки, служители, носильщики, дамы и господа в вечерних нарядах, будто только что вернувшиеся из театра, и пациенты в халатах, выглядывающие из своих палат, вели негромкие беседы.
– Изумительно, – сказала одна дама в халате и тюрбане, обращаясь к другой. – Просто изумительно.
Если бы не белые униформы служителей, можно было подумать, что все это происходит где-нибудь в «Уолдорфе» или «Плазе».
А потом произошло нечто странное. Когда сестра Грейвс открыла дверь палаты, а Ральф развернул кресло, чтобы вкатить его внутрь, у Уилла возникло ощущение, будто кто-то его разглядывает. К этому времени Лайтбоди уже совершенно раскис, его голова беспомощно болталась по кожаному подголовнику. Уилл взглянул в сторону и увидел, что напротив, через коридор, открыта дверь и там стоит молодая женщина. Высокая, красивая, недурно сложенная, так что в голове у Уилла снова зашевелились греховные мыслишки – но как зашевелились, так и затихли, потому что соседка выглядела как-то не так. Совсем не так. Ее кожа была цвета плесени, а губы – словно мертвые: два маленьких черных баклажанчика пристроились под носом, словно кто-то решил зловеще подшутить над этим лицом.
Женщина была совсем больна. А это никакой не отель. Лайтбоди попробовал изобразить печальную, сочувствующую улыбку, но женщина взглянула на него без всякого выражения и захлопнула дверь.
– Ну вот, – сказала сестра Грейвс, когда Уилла ввезли в палату. – Правда, здесь мило?
Он огляделся по сторонам. Восточный ковер, гардины, массивная кровать красного дерева, такой же гардероб, в иная. Хотел что-то сказать, изобразить интерес, но не смог – больно уж паршиво себя чувствовал.
– Груди, – пробормотал он. – Вагина.
Улыбка сестры Грейвс на миг исчезла, чтобы засиять еще ослепительней – будто кто-то сначала выключил, а потом снова включил стосвечовую лампочку.
– Что, простите?
Ральф с энтузиазмом перевел:
– Он говорит, что здесь просто здорово. Вы не напрягайтесь, мистер Лайтбоди, вам нельзя разговаривать.
Сестра Грейвс – кажется, лифтер назвал ее Айрин? – велела Ральфу переложить пациента с кресла на кровать. Лайтбоди не протестовал. Уилл сидел на ложе, как кукла, а две пары рук сняли с него пиджак, галстук, рубашку, воротничок, а потом – башмаки, носки и брюки. Он остался в одном нижнем белье, но сейчас Уиллу было не до смущения. Ни одна женщина, если не считать родной матери и Элеоноры, еще не видела его в кальсонах. Да если подумать, и мужчина тоже. А тут на него глазели и этот Ральф (Уилл даже не знал, как его фамилия), и сестра Грейвс, а он, Уилл Лайтбоди, сидел перед ними почти что голый и не испытывал ни малейшего стеснения. Наоборот, в паху снова наметилась некая активность. Тогда Лайтбоди упал на спину и закрыл глаза.
Что-то зазвякало о поднос, скрипнули колесики кресла. Сестра Грейвс, Айрин, надеялась, что поможет ему уснуть. Что ж, Уилл от всей души желал ей удачи. Он не смыкал глаз уже двадцать два дня – да, собственно говоря, за все это время ни разу толком не поел, не опорожнил кишечник и даже не дышал полной грудью. Во всем, разумеется, виновата Элеонора. Как только она объявила, что они оба едут в Санаторий, причем на неопределенный срок, Уилла одолела бессонница. Он лежал ночи напролет, чувствуя, как внутри у него все сжимается от страха. Чего он боялся? Трудно сказать. Санаторий – закрытый клуб, куда прежде его не допускали. Этот клуб отобрал у него жену, дочурку, здоровье, а теперь еще и терзал его кошмарными видениями в мрачные часы ночи. О, как хотелось Уиллу найти забытье в спиртовом эликсире «Белая звезда Сирса» или же в опиумных снах, окрашенных в красные и розовые цвета и сулящих блаженное забытье. Вот тогда бы он поспал – можно в этом не сомневаться. Но Лайтбоди боролся с искушением, боролся из последних сил – а силы у него и в самом деле были на исходе.