Их отряд существенно вырос. Теперь их сопровождали четверо слуг и дюжина рослых воинов. Оружие у Телемаха не отобрали, но было очевидно, что в случае схватки оно ему не поможет. По словам Бесса, до Бактры оставалась еще неделя пути. А что потом? Артемисия все чаще и чаще задумывалась об этом. Что ей остается? Смирение и покорность? Плыть по течению, подчиняясь воле захвативших ее людей, то ли друзей, то ли врагов? Главное — сохранить скрижаль Посейдона. Остальное неважно.
Получится ли у нее хоть когда-нибудь вернуться в родной Византий? Обнять отца, поцеловать мать? Или впереди её ждёт вечное заточение? А что будет с Телемахом? Позволят ли ему остаться с ней или, наоборот, они больше никогда не увидят друг друга? От этих мыслей сжималось сердце, и девушка невольно пыталась поймать его взгляд. Но спартанец словно не замечал её. Он напряженно всматривался вдаль, всегда готовый к стычке.
Предатель Алкивиад уже давно перестал скрывать своё лицо. Его кожа так загорела, что среди персов он казался практически “своим”. Лишь голубые глаза — пронзительные, холодные и настороженные — выделяли его на фоне черноглазых равнодушных спутников.
Алкивиад старался держаться ближе к Артемисии, несмотря на ее брезгливость и отвращение к нему. Казалось, что ему даже доставляет некое удовольствие изводить девушку своим молчаливым присутствием. Но иногда всё же между ними завязывалось некое подобие разговора или, скорее, спора. Телемах всегда был рядом. Он слушал, о чем они говорили, но почти никогда не вмешивался. Артемисия даже не могла понять его отношение — то ли Телемах поддерживал ее идеи, то ли, наоборот, презирал их, а может, ему просто было безразлично.
Ночами они спали рядом. Поначалу Артемисия еще испытывала неловкость и стыд оттого, что это видят другие, особенно, что это видит Алкивиад. Будто это каким-то образом принижало и обесценивало все ее доводы и аргументы. Но когда Телемаха не было рядом, она начинала паниковать. Стыд оставался наименьшим из зол.
Каждое утро Артемисия заряжала скрижаль. Обдувала ее. Протирала сухой тканью. Бесс и Алкивиад с любопытством наблюдали за ее действиями. Как-то раз Алкивиад, улучив момент, когда Артемисия отошла, оставив скрижаль завтракать, сделал попытку рассмотреть устройство вблизи и хотел взять его в руки. Но, как оказалось, Телемах также был настороже. Артемисия даже не успела гневно окликнуть предателя, как блестящее острие меча уперлось в грудь Алкивиада. Подняв руки, афинянин отступил с нарочито натянутой улыбкой. И больше уже не делал подобных попыток.
Сильнее всего Артемисию угнетала невозможность поговорить с Телемахом наедине, без лишних ушей и глаз. И дело было даже не в том, что хотелось обсудить с ним какой-нибудь секрет. Какие у неё могут быть секреты? Просто ей было необходимо разделить свой страх и свою боль с кем-то, кому можно доверять. А говорить обо всех владевших ею чувствах прилюдно она, разумеется, не могла. Ах, если бы спартанец знал запретный язык! Как много она могла бы ему рассказать! Скольким они бы могли поделиться друг с другом…
…
Уже вечерело, когда вдалеке из-за холма показалась городская стена. Спутники заметно повеселели. Наконец-то удастся переночевать в теплой удобной постели, а не на холодной земле под открытым небом.
Кони тоже почуяли приближение уютного стойла и ускорили шаг, в надежде получить охапку душистого сена и меру сладкого овса. Стражники на городской стене, заметив запоздалых путников, терпеливо дожидались их, не спеша закрывать тяжелые ворота.
Постоялый двор встретил их удушливой смесью запахов подгорелой баранины, прелой соломы и конского навоза. Стражники, устало переругиваясь, торопливо распрягали и чистили лошадей. Кругом сновали слуги, накрывая стол для нежданных гостей. К счастью, от Артемисии никто не ждал, что она займется своей кобылой. Хоть какая-то “привилегия” почётной пленницы.
Накинув повод на деревянные козлы, Артемисия ослабила подпругу, призывно глянула на Телемаха и направилась внутрь. Спартанец тенью следовал за ней.
Перед тем как войти в дом, Артемисия отыскала кувшин с чистой водой и заставила Телемаха полить ей на руки, а затем умыться самому, чтобы смыть с ладоней дорожную пыль, смешанную с лошадиным потом. Спартанец уже не противился этим “водным процедурам” — успел привыкнуть к причудам спутницы.
Зайдя в полутемный зал, освещенный лишь парой небольших светильников, Артемисия остановилась и несколько раз торопливо моргнула, привыкая к темноте.
— Прошу, госпожа! Прошу… — согнувшись в почтительном поклоне, слуга, елейным голосом осыпая гостей пожеланиями всяческих благ, проводил их за стол.
С легким недовольством Артемисия заметила, что Алкивиад зашел следом и остановился у входа, оглядывая зал. Он недолго постоял, словно раздумывая, где сесть, и наконец направился в противоположный угол. Хвала Гермесу!
Перед Артемисией появилась глиняная плошка с луковой похлебкой, сухая пшеничная лепешка, кувшин кисло пахнущего пива. Наконец с торжественным видом слуга опустил перед ними блюдо с жареной бараньей лопаткой. Девушка поморщилась — ее уже воротило от всех этих изысков персидской трактирной кулинарии.
Краем глаза девушка следила за Алкивиадом. Что-то в его поведении смущало её. Вот он огляделся и сел. Трактирный слуга метнулся к нему, торопясь поставить на его стол кувшин с пивом. Кивком головы Алкивиад поблагодарил его и подхватил со стола глиняную чашу. Поерзал, словно пытаясь удобнее усесться на деревянной лавке, и откинулся, облокотившись на глиняную стену, покрытую паутиной трещин.
За столом напротив, положив голову на сведенные руки, громко храпя и причмокивая, спал какой-то обросший бродяга, от одного вида которого хотелось заткнуть нос и еще раз вымыть руки. Перед бродягой тоже стоял кувшин, но, судя по всему, уже давно опустевший. На лавке рядом с бродягой лежала полуразвязанная сума.
В следующий миг у Артемисии чуть глаза не полезли на лоб: Алкивиад протянул руку и словно невзначай сунул ладонь в суму бродяги. Еще миг — и эллин как ни в чем не бывало отхлебнул пиво из чаши и скривился, будто сумел наконец разобрать вкус персидской кислятины. Но глаза Алкивиада настороженно бегали по лицам гостей. Встретившись взглядом с Артемисией, эллин неожиданно усмехнулся и подмигнул ей. Девушка поперхнулась и закашлялась. Телемах, сидевший рядом, озабоченно повернулся к Артемисии и несколько раз хлопнул ее по спине.
В тот же миг с треском распахнулась дверь, и охранники Бесса гурьбой ввалились в трактир. Сразу стало шумно, тесно и душно. Артемисия устало потерла ладонями глаза и попросила трактирного слугу принести чистой колодезной воды.
…
Наконец наступила ночь. Артемисия лежала, уткнувшись в плечо Телемаха, вслушиваясь в ночные звуки. Почему-то сон всё никак не шел. В голове крутились беспокойные мысли. Она ощущала, что оказалась в тупике. Конец их пути скорее всего означает конец всего. Что же делать? Она представила, как в Бактрах ее разлучат с Телемахом, и в груди заныло. Она еще крепче прижалась к нему и зажмурилась, словно желая укрыться от неизбежного.
Но тут сквозь стрекот сверчков и тревожный писк летучих мышей до нее донесся шорох, будто кто-то осторожно скребся в дверь. Артемисия вздрогнула. Реакция Телемаха была мгновенной. Он резко сел на топчане, в его руке блеснул кинжал. Когда он успел схватить его?
Снова шорох. Телемах прижал палец к губам и откинул одеяло. Через миг он уже замер возле двери.
Легкий скрип, дуновение ветра и чей-то сдавленный шепот:
— Отпусти меня, идиот!
Артемисия спустила босые ноги на утоптанный земляной пол.
В отблесках луны лишь смутно угадывались очертания тел. Телемах втащил кого-то в комнату и прижал к стене.