Казалось, она смотрит фильм. Как у фантастов: надеваешь шлем, нажимаешь кнопку, крутится кино. Героиня фильма -- ты. Выбирай заранее, какой хочешь -на час, на два, на один сеанс.
Словно героиня такого прокатного фильма, она ехала по чужому городу, вокруг звучала незнакомая речь. Надо только снять шлем. Увидишь свою остановку автобуса -- "Комсомольский проспект". Выходи. Заверни за угол. Дом во дворе, третий этаж. Сбросишь туфли, под ногами знакомое тепло коврового настила.
Странный фильм они выбрали. Сеанс не кончается.
За окном уже не видно магазинов, мелькают тусклые огни мастерских и гаражей, автобус идет через промышленную зону. А там и город, где они поселились, маленький городок на холмах.
Анатолий заворочался, вздохнул. Проснулся?
-- Не спишь?
-- Как видишь...
-- Что-то случилось?
-- Нет, что ты. Разве может еще что-то случиться?
-- Ну... тогда давай спать. Постарайся заснуть. Поговорим завтра.
-- Завтра, так завтра.
Нет, нет, так нельзя. Надо сделать над собой усилие. Когда она в последний раз выслушала его? Они вообще почти не видались. Она возвращается поздно, Анатолий, если бывает дома, в это время уже спит. В последние месяцы он работал в Эйлате, приезжал редко -- на день, на два. Усталый, злой, падал. Не успевал отоспаться, уезжал снова.
Светлана повернулась к нему лицом:
-- Ну -- что?
-- В Эйлат я больше не поеду.
Она не спросила, почему. Ждала. В прошлый раз он тоже говорил, что не вернется в Эйлат.
-- Все равно на стройке не разбогатеешь. Каблан на тебе заработает, это точно. А ты угробишься, -- о себе он говорил как бы со стороны. -- Получу пособие, буду пока искать что-то другое.
Она тогда опять пыталась говорить, что он все делает не так, у него есть профессия, надо идти на курсы, идти этим путем. Он, как всегда, не слушал, повторял свое:
-- Нужны деньги. Деньги -- сейчас. Я виноват перед вами. Я -- виноват. Я и должен найти выход.
В Эйлат он все-таки тогда уехал. Сказал, что в последний раз, надо закончить там что-то, иначе могут вообще не заплатить.
Наверное, на этот раз он решил точно -- в Эйлат не возвращаться.
-- Олимы здесь, -- выдавил Анатолий, -- дармовая рабочая сила.
Это они уже проходили. Это Светлана уже слышала, и не раз. Его мучает собственное бессилие, она это знает. Но что делать? Сказала мягко, сама поражаясь тому, откуда берутся силы так говорить:
-- Толя, нельзя так. Ничего ужасного не происходит.
-- Конечно... Я езжу черт знает куда. Сорок пять в тени. Работаю вместо подъемного крана. Каблан смотрит, чтобы я, не дай Бог, не остановился на полминуты.
-- Ты же решил туда не возвращаться...
Он не обратил внимания на ее реплику.
-- Моя жена драит чужие сортиры. Ничего ужасного. Все прекрасно.
Он говорил озлобленно-насмешливо.
-- А что делать? -- грустно сказала Светлана, -- Все-таки есть работа. Есть заработок. Уже хорошо.
-- Да, -- согласился он все с тем же сарказмом. -- Ради этого стоило мчаться сюда, сломя голову.
Кто мчался? Или он забыл? Говорить она этого не стала. Зачем? Сказала другое:
-- Толя, это бесконечная жвачка. От нее не легче.
-- Легче! Выть хочется.
И ей -- завыть бы! Нельзя. Ей -- нельзя. Если и она будет делать то, что хочется, что тогда станет с ними? Со всеми с ними -- что?
Он считает себя виноватым... Неправда. Виноватых не было. Сколько Светлана ни думает об этом -- как получилось, что они оказались в Израиле? -ответа нет. Все произошло быстро, торопливо, непонятно. Одни знакомые уезжали, другие собирались ехать, откуда-то приходили разные слухи. Но все это, казалось, к ним не имело никакого отношения. Они нормально, прилично жили. В стране разрешили создавать кооперативы, Анатолий ушел с завода, открыл с напарником кооператив по обслуживанию компьютерной техники, вроде как свое дело. Купили машину, не ахти какую, подержанную, но вполне приличную и даже красного цвета -- Светлана хотела красную. Подумывали взять участок земли и построить дачу -- детям нужен свежий воздух. Игорешка, их маленький сын, рос слабеньким, да и Светка-младшая здоровьем не отличалась. Построят за городом домик, все выходные дети будут там...
И вдруг все перевернулось. Не надо ни машины, ни дачи, ни даже большей квартиры. Они -- уезжают. Мысль об этом появилась в их доме, неизвестно как и откуда. Первым вслух ее высказал Анатолий:
-- Мы едем.
-- Куда? -- спросила Светлана, хотя могла и не спрашивать, знала.
-- В Израиль.
Слова были сказаны, и дороги назад уже не было, а Светлана еще пыталась слабо сопротивляться.
-- Зачем ехать?
-- Из этой страны надо уезжать, и как можно скорее.
В ней самой уже было это -- надо и -- не медлить. Но все-таки она спрашивала, как будто задавала вопросы самой себе:
-- Разве нам здесь плохо?
-- Надо ехать, пока не стало плохо. Пока не перекрыли кислород, -- говорил Анатолий. -- Ты видишь, все уезжают. Могут перестать выпускать. Можно ожидать любых сюрпризов.
И еще сказал:
-- Я хочу быть уверенным в будущем своих детей. Там никто не скажет моему сыну: "Грязный еврей". Он не будет человеком второго сорта.
-- Ты здесь человек второго сорта? "Домский, пожалуйста"... "Толя, Толечка, давай"... Что еще говорят человеку второго сорта, когда умоляют его еще сутки просидеть в цехе и спасти план завода?
-- Для этого я должен быть Домским. Сколько таких было на заводе? Раз, два... три...
Глупо, ужасно глупо задавать детские вопросы. Это мог бы делать Игорешка. Он еще не знал, что в той стране, где они родились, еврею держаться на плаву труднее, чем коренным, тем более, чем чукчам. Легче быть чукчей.
И все-таки она спрашивала: "Зачем?" И собирала вещи.
Слухи носились. Раньше говорили, что в аэропорту Израиля всем, кто приезжает, вручают ключи от новых квартир. Голубая мечта, она утешала, подслащала горечь, звала. Потом повалили новые слухи: столько понаехало, что государственного жилья уже нет. Можно снимать квартиру, но цены несутся вверх.
Где будем жить?
Но назад пути уже не было. Ничего не могло помешать, задержать. Это, как обвал в горах.
-- Будем работать, -- говорил Анатолий. -- Купим виллу. Машину. Японскую машину. Хочешь ездить в японском лимузине? Каждый уважающий себя бизнесмен должен возить жену в японском лимузине. -- Он еще пытался шутить.
-- Ты собираешься стать бизнесменом?
-- А почему бы нет?
Приходили новые слухи: с работой в Израиле стало плохо.
-- Что делать?
Анатолий был уверен в будущем.
-- Есть голова, есть руки. Кто хочет работать, в капстране заработает.
Эти разговоры повторялись и повторялись. Были странные суматошные дни сборов. Чем больше они отдалялись от того момента, когда сдвинулся, непонятно как, первый камень обвала, тем торопливее становились сборы, тем невозможнее было остановиться. Анатолий тасовал вещи: это в багаж, это с собой, это попробуем продать. Остальное -- зови соседей, знакомых. Берите, все равно бросаем. Бежим.
Светлана паковала чемоданы. В руках еще сохранилось чувство тяжести от сто раз перекладываемых вещей.
Вещи в чемоданах не помещались, они весили больше, чем разрешалось везти с собой...
Анатолий оформлял документы, ходил по инстанциям, добывал какие-то нелепые, никому не нужные бумажки, но без этих бумажек их не выпускали. Изза какой-то справки их могли задержать, что угодно могли с ними сделать. И чем дольше длилось это унизительное хождение, тем нетерпеливее становился Анатолий.
Ехать! Быстрее!
Стали ходить слухи о погромах. Светлана просыпалась среди ночи, словно кто-то толкал ее в грудь изнутри. Это сжималось собственное сердце: вдруг не успеем?