Мама, правда, была непохожа на своего сына. Пока она еще не слегла, звонила нам по телефону и, вспоминая русские слова, которые знала давно, когда еще до рождения Эли жила в старом Вильно, давала нам указания по благоустройству квартиры. Но Бог с ней, со старой и больной женщиной. Эли боролся за ее жизнь. Она ему мать.
А сам Эли был удивительным человеком. Он безропотно уступал свой кусок.
Однажды, приехав к нам, он обнаружил, что Габи заодно с перестройкой оттяпал кусок территории его, Элиного, двора: проложил по двору широкую бетонную дорожку, не спросив разрешения у хозяина. Просто Габи и его детям так удобнее было ходить.
-- Как ты можешь терпеть? -- недоумевала я.
-- Бог с ним, -- махнул рукой хозяин. -- не хочу ругаться. С ним же говорить бесполезно.
-- Ладно, -- сказала я, -- хочешь терпеть, твое дело. Но мне в кухне стало совсем темно.
Эверест из строительного мусора затмил белый свет в кухонном окне.
-- Нужно, чтобы он вывез эту свалку.
Эли с сомнением покачал головой и обещал завтра что-нибудь придумать. Утром он приехал и вкрутил в кухне маленькую люминесцентную лампочку.
-- Пусть горит все время, можешь не выключать, она берет совсем мало энергии.
-- А если он засыпет нас полностью? -- спросила я. Меня поражали оба -- и сосед, и хозяин.
-- Ну, -- улыбнулся Эли, -- не засыпет.
Напрасно Эли был так оптимистичен. Квартиру нашу все-таки частично замуровали.
На третьем этаже с одной стороны, как раз той, что смотрела на наш двор, Габи решил сделать солярий, плоскую бетонную крышу, окруженную барьером. С этого барьера, когда его бетонировали, падали вниз мокрые серые комья. Они покрыли всю землю под нашими окнами и залепили жалюзи балкона. Я их предусмотрительно закрыла, но открыть было теперь уже невозможно.
-- Габи, -- сказала я, -- надо убрать.
Он взял метлу и изобразил уборку. Повозил тряпкой по пластинам жалюзи. Немного поскреб. Жалюзи не открывались.
Пришел Абрам, увидел это головотяпство, не вытерпел, взорвался, он терпеть не мог такую работу.
Он кричал на Габи со всем темпераментом представителя нашего благословенного народа, но Габи, слава Богу, тоже принадлежал к этому народу, да к тому же родители его приехали сюда не из какой-то там Европы, как Абрам, а с Востока. Из всего, что он выплеснул, я поняла только, что нечего Абраму лезть не в свои дела, квартира не его, пусть хозяин и беспокоится. И вообще Абрам человек плохой, а мы с мужем люди хорошие, не шумим.
Но от сотрясения воздуха жалюзи не сдвинулись.
Появился Эли, собственноручно попытался отбить серые глыбы. Он провозился долго, махнул рукой, сказал:
-- В другой раз.
Жалюзи были забетонированы намертво.
x x x
Наконец сооружение конструкции будущих хоромов было закончено. Мусор высыпан, бетон вылит, теперь соседи будут отделывать свое жилище, решила я, это уже тихая и не такая опасная для меня работа, можно перевести дух и в очередной раз вымыть квартиру.
Но успокоилась я преждевременно.
Неожиданно приехал хозяин.
-- Габи решил сначала побелить дом снаружи, -- сказал он нам.
-- Что? -- произнесли мы с мужем в один голос. В наши головы это не укладывалось. Но -- деньги его, пусть красит.
-- Он хочет, -- продолжал хозяин, -- чтобы я вошел с ним в долю и заплатил за побелку первого этажа.
Ну и ну!
-- А сколько это стоит?
Хозяин назвал сумму. Муж свистнул.
-- И ты согласен?
-- Я не знаю, что делать.
Впервые, подпираемый нами, хозяин проявил твердость.
-- Нет, -- сказал он соседу, -- хочешь красить, крась только второй и третий этажи.
Габи был возмущен, но -- что делать? -- покрасил только верхнюю часть здания.
И вот мы стоим с Абрамом посреди нашего двора и смотрим на стену, недавно сверкавшую свежей краской. По ней бегут серые, грязные потоки.
-- Да-а... -- произносит Абрам, -- совсем головой не работают.
-- Понимаешь, -- говорит муж, -- крышу делали летом и забыли, что зимой бывают дожди.
На солярии не сделали ни скоса, ни воронки для стока воды, не поставили сливных труб. Первый же дождь пролился, как ему вздумалось, он смыл со стены сверкающую свежесть, просочился сквозь щели и к нам на балкон. Стена, смежная с гостиной, вымокла, и мокрота проступила в комнате черными пятнами плесени.
Мои силы кончались.
И вдруг все стихло. Рабочие уже который день не появлялись в квартире над нами, никто не стучал, не гремел, не сыпал.
-- Ты что, уже все закончил? Квартира готова? -- спросил муж у Габи.
-- Если бы... -- грустно ответил Габи, он выглядел сникшим. -- Мы уже потратили... -- он сказал, сколько, сумма была немалая. -- Все, что отложили. Пришлось прервать работы, искать деньги.
-- Но разве ты раньше не посчитал, во сколько все обойдется?
Он удивился:
-- А как можно все посчитать?
В самом деле, разве можно предвидеть, что в готовом солярии придется долбить дыры для стока воды, а фасад красить дважды?
Это было невозможно понять. Семья небогата, работают оба, и муж и жена, с трудом, наверное, скопили деньги, и вот так неумело их тратили. Может быть, богатые люди оттого и богаты, что знают, как пристраивать деньги.
А Габи этому не научился.
Еще когда он только начинал перестройку, муж как-то зашел к нему и увидел, что двое рабочих долбят в стене канавку для электропровода. Они работали быстро, но как-то неряшливо, грубо.
-- И сколько? -- спросил муж у Габи.
Оказалось, много.
-- Ты не мог это сделать сам? -- спросил муж. Он знал, что Габи -- мужик с руками.
-- Сам?!
-- Я бы помог. Тебе бы стоило это гораздо дешевле.
Габи был несогласен. Дешевле, значит, хуже. Тяжелую работу еще можно доверить олимам, а сделать электропроводку -- для этого надо быть специалистом, профессионалом. Он слышал, что муж -- электрик, но инженер, а кто их знает, этих инженеров из непонятной России. А сам, конечно, он бы и не подумал взяться за такую работу.
Здесь все делают профессионалы, во всем узкая специализация. Починить замок зовут одного аса, дверную защелку -- другого. И это никого не удивляет.
Потом, спустя время, израильтяне разобрались в людях, приехавших из Союза, узнали, что они кое-что умеют и, главное, могут работать по совместительству. В некоторых домах моему мужу доверяли и чинить замки, и чайники, и садики убирать. Очень выгодно, и оплата минимальная.
Но все равно недоверие, опаска остались, и мы им кажемся странными.
Как-то мы зашли проведать одну приятную пожилую пару. Хорошие люди, они очень нам помогали. Жизнь они прожили нелегкую, много трудились, сейчас у них не было богатства, но достаток в доме чувствовался, она была хорошей хозяйкой, в комнатах было уютно, чисто, даже нарядно. Как раз в эти дни она решила обновить обивку дивана, купила красивую блестящую серую ткань. Мебельщик наглухо обтянул подушки для спинки дивана и сшил чехол на поролоновый матрац сиденья. Когда мы зашли, чехол висел на стуле, и хозяйка с тоской на него смотрела.
-- Придется позвать мастера, чтоб надел его, и еще заплатить.
Я даже не сразу поняла.
-- Чехол сшит по размеру матраца?
-- Да, он снимал мерку.
-- Так в чем проблема?
Теперь не поняла она. Проблема была -- надеть.
-- Сейчас я это сделаю. И мне не надо платить. Подержи вот так, -- сказала я мужу.
Хозяин и хозяйка следили за каждым нашим движением, затаив дыхание, все время хватали меня за руки, мешали. Чехол был подогнан плотно и шел туго, но -- куда ему было деваться, поролон погрузился в блестящую серую ткань. На работу ушло минут десять, может быть, пятнадцать.
-- Зашьешь с этого конца сама? -- спросила я. -- Или зашить?
-- Сама, -- сказала хозяйка, поглаживая матрац. -- Спасибо. -- И спросила: