Правда, он не брал се сам, Неля попросила его. Но понимает ли она, куда это может завести, на что она обрекает его и себя? Не отказаться ли, пока не поздно? Позвонить, сказать, что дело закончено, он теперь уже ничего не может изменить, и уехать без оглядки, пока не поздно. Уехать, чтобы больше никогда не возвращаться в свое прошлое…
Он и не заметил, как дошел до гостиницы. Вошел в холл, назвал дежурной свой номер.
— Вам звонили, — сказала она, протягивая ему ключ с прицепленным к нему металлическим номерком. — Несколько раз звонила какая-то женщина, спрашивала вас.
— Ничего не сказала?
— Просила передать, что звонили с шестнадцатой станции.
— Спасибо…
Он стал подниматься по лестнице.
«Волнуется, — думал он. — За сына волнуется, за его судьбу. Что ж, все естественно. Вот только понимает ли она, что одна судьба связана с другой, а другая с третьей, что все в этом мире тесно связано, никто и ничто не существует само по себе…»
Он вошел в свою комнату, не раздеваясь, подошел к телефону, набрал номер. Она тут же сняла трубку.
— Неля, — сказал он, волнуясь, — я вот всю дорогу шел и думал, имею ли я право заниматься этим делом, не лучше ли будет, если ты обратишься к постороннему адвокату, который не станет лезть в вашу жизнь, которому все это будет совершенно безразлично, который будет занят только одним — найти смягчающие обстоятельства вины твоего сына?
— Что случилось, Дима?
Нет, ничего не случилось, просто — пойми меня правильно — я ведь не постороннее лицо. И ты и Андрей — близкие мне люди, я не смогу заниматься судьбой вашего сына, не касаясь вашей жизни, а это… Ну, ты сама должна понимать, это может быть не совсем приятно…
— Кому?
— Тебе, Андрею.
— Я сама тебя попросила об этом и прошу еще раз. Очень прошу.
— Андрей знает, что ты меня вызвала?
— Как видишь, ему сейчас не до этого. Он занят сейчас только одним — своей защитой. Даже судьба сына отошла на второй план. Он все бросил на меня. А я верю тебе. Только тебе — понимаешь?
— Мне придется вникать в вашу жизнь… Я могу оказаться в странной роли судьи…
— Ты имеешь на это право. — Она замолчала. И добавила взволнованно: — Больше, чем кто-либо другой.
Нужно ли это, Неля? Не пожалеешь ли ты потом сама?
Никогда! Я прошу тебя — ради меня, ради сына — не отказывайся. Не оставляй нас в эту минуту.
Хорошо… Тогда завтра привези официальное заявление, что просишь поручить мне защиту Дмитрия. И еще одно. Я сразу хочу задать тебе один вопрос, но постарайся ответить на него объективно, как человек, который лучше всех других знает своего сына. Если бы так случилось, что он нечаянно сбил человека, мог бы он при каком-то стечении обстоятельств — под влиянием страха, растерянности или по каким-то другим причинам — уехать, не подобрав пострадавшего?
— Никогда! В этом ты можешь быть абсолютно уверен.
— Я так и думал. Спасибо.
Ты мне говоришь спасибо? — В голосе ее послышалась горечь.
— Да, тебе. Ну, а если бы не он, а кто-то другой, до него, сбил человека, мог бы он проехать мимо, не подобрать его?
— Думаю, что нет. Скорей всего — нет.
Хорошо. И еще один вопрос — на какое число назначена защита у Андрея?
— Если не перенесли, то на двадцать пятое сентября.
— Значит, через пять дней… Ну, что ж, ладно. Завтра увидимся, может быть, спрошу тебя еще. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Дима…
Он ждал, когда она повесит трубку, но она не вешала, он слышал ее дыхание.
— Ты хочешь сказать мне что-то? — спросил он.
— Да… Нет, просто так… Хотела еще раз услышать твой голос. Спокойной ночи, Дима.
13
Судьей оказалась женщина лет сорока. У нее было выразительное лицо с крупными, несколько резковатыми чертами. Туго зачесанные на затылок темные волосы, высокий гладкий лоб. Она внимательно смотрела на Лукьянова, не прерывая ни разу, пока он говорил.