Лукьянов встал.
— Здравствуй, Дима!
Тот резко повернул голову, вгляделся, не понимая.
— Вы… ко мне?
— Да. Это я просил о свидании с тобой.
— А мама? Что с ней? — он шагнул к Лукьянову.
— Все в порядке, она ждет там, на улице. Садись, поговорим.
И когда он сел с противоположной стороны стола, не спуская с Лукьянова встревоженных, пытливых глаз, Лукьянов снова сказал:
— Ну, здравствуй, тезка!
И внезапно увидел, как эти широко раскрытые, настороженные глаза вдруг потеплели и стали быстро-быстро наполняться слезами. И все лицо вдруг осветилось, потеряло свою суровую напряженность, стало мальчишески открытым, незащищенным.
— Дядя Дима!
И столько беспомощно-детского было в этом беззвучном, сдавленном возгласе, что Лукьянов почувствовал, как перехватило горло.
Он протянул через стол руки, положил их мальчишке на плечи, а тот вдруг наклонился, уткнулся головой в его плечо и заплакал по-детски беспомощно, вздрагивая всем своим худеньким телом.
— Ну, ну., — сказал Лукьянов.
— Простите, — Дима ожесточенно рукавом утирал лицо. — При маме я не плачу. А тут… И не узнал я вас…
— Откуда же ты мог меня узнать?
— Мама мне столько рассказывала о вас! Она говорила, что вы приедете, а я не верил!
Он уже оправился и улыбался сквозь слезы. В глазах его, полных радостного облегчения, было столько надежды, что Лукьянов только сейчас по-настоящему понял, какую ответственность взял на себя.
— Ты ждал меня?
— Ждал. И боялся.
— Почему?
— Не знаю… Меня все теперь осуждают Он опустил голову. — А больше всего — я сам… Вы плите, что случилось? Это так страшно! Был живой человек — и вдруг…
— Знаю, я знакомился с делом.
— Там все написано?
Все, что ты говорил. И все, что показала экспертиза.
— А что она показала? — Он спросил это быстро, и Лукьянов уловил тревогу в его голосе.
Ну… Примерно то же самое, что ты говорил.
Дима кивнул головой, опустил глаза, и Лукьянову почудилось, что он облегченно вздохнул украдкой.
Я сам во всем виноват. Сам. — Убежденно проговорил он. — Я не имел права садиться за руль, из-за этого все и произошло… Значит, я сам и должен отвечать… — Он говорил, словно убеждая в чем-то себя и в то же время Лукьянова. Потом поднял на него вопрошающие, опять полные муки глаза:
— Скажите, дядя Дима, что мне за это будет?
Видишь ли, тут много есть факторов, которые суд будет учитывать: твое поведение в момент происшествия, твое поведение до случившегося, обстоятельства самого происшествия… Решения могут быть разные.
— Я понимаю. Ну, а в самом худшем случае?
В самом худшем? Лет пять колонии для несовершеннолетних.
Он печально кивнул.
— Мне будет тогда уже двадцать один… Двадцать один год… — Он что-то высчитывал в уме. — Потом два года — армия. Двадцать три… — А у меня всего семь классов… — Он сказал это с глубокой тоской. — А главное — мама… Как она будет без меня… — голос его сорвался.
Но ведь она не одна. Есть отец, — сказал Лукьянов.
— Да! — он словно только теперь вспомнил. — Да, да… Когда у него защита, вы не знаете?
— Кажется, двадцать пятого.
— Двадцать пятого? Это хорошо.
— Что — хорошо?
— Хорошо, что раньше, — до суда.
— Почему?
— Трудно ему было бы после. — Он задумался. — Пять лет…
— Мы с тобой взяли худший вариант, — напомнил Лукьянов.
— Да… Но даже, если два ил и три, в институт я все равно не смогу поступить.
— Почему?
— У этого человека, Полозова, есть семья, дети, вы знаете?
— Знаю.
— Теперь я не имею права учиться. Я буду работать и все деньги отдавать им, — он говорил это очень серьезно и убежденно, как что-то давно решенное, и Лукьянов понял, что именно об этом он все время думал, сидя здесь, в одиночестве. — Потом, когда они вырастут, я, может быть, смогу учиться… Если не будет поздно… — голос его опять упал. — Вот вы, сколько вам было лет, когда вы поступили в институт?
— Двадцать четыре.
— И мне будет примерно столько же. Или даже больше…
Он опять задумался.
— Кем ты хочешь стать? — спросил Лукьянов.
— Я хотел стать географом. Это была моя самая большая мечта. Ездить по разным странам, изучать людей, моря, горы… — он тяжело вздохнул. — Теперь не будет этого. Ничего теперь не будет, я знаю…
— Ты станешь географом, Дима, — убежденно сказал Лукьянов. — Или геологом. Кем захочешь — это я тебе обещаю.
— Вы так думаете? — он с робкой надеждой смотрел на Лукьянова.